Две низкие дощатые хибарки в северной части майдана не представляли особого интереса. Вида они были довольно хлипкого, едва не просвечивались насквозь. На одной из них красовался допотопный висячий замок, который, казалось, мог рассыпаться от одного прикосновения. Другая и вовсе была сейчас открыта настежь, я видела, как оттуда выносили спортивные маты и какие-то снаряды. Нет, вряд ли в этих хилых строениях может содержаться что-то стоящее. А тем более — похищенный мальчик!
А вот третья постройка — кирпичная — была совсем непохожа на эти. Тоже невысокая, но гораздо более длинная — не то склад, не то гараж, не то ангар, — она стояла совсем на отшибе, прислонясь «спиной» к лесистому темному холму. По всей видимости, именно там, на этом склоне, Бутковская и встречалась с посланцем своего «хахаля».
Массивная стальная дверь, маленькие окошки с решетками… И вроде бы — никаких признаков жизни.
Но я ошиблась! Едва только я, покинув майдан, поднялась на склон гораздо южнее ангара и, продираясь по густому мелколесью, приблизилась к интересующему меня строению сзади (что отняло у меня изрядное количество времени!) — как в двух шагах передо мною из-за какого-то ствола шагнул высокий худой субъект в мешковатом костюме и потертой шляпе, сдвинутой на гладко выбритый затылок. Я могла бы поклясться, что он, как леший, вырос из-под земли или вышел из древесного дупла! Я успела, однако, заметить, что он немного подволакивает правую ногу.
От неожиданности я даже ойкнула:
— Как вы меня напугали!
«Татарчонку» — а это был именно он, — по всей видимости, перевалило за пятьдесят. Он осклабился, отчего седые усы, которые подковой спускались на скулы, обтянутые темным пергаментом, разъехались в разные стороны. Но его маленькие, глубоко посаженные глазки не улыбались.
— Нэ нада пугай! Щто тут ходышь, дэвушка?
— А что, нельзя? Просто гуляю.
— Ты там гуляй. Майдан! — Татарин махнул рукой туда, откуда из-за деревьев доносились веселые голоса и музыка. — Тут лэс, тэмно. Волки кусай, р-р-р!
Он как умел изобразил свирепого волка. Получилось и вправду страшновато…
— Я волков не боюсь. А вы что — охотник?
— И охотник, когда нада…
— А это что у вас тут за дворец? — Я показала на кирпичное строение, вытянувшееся у подножия холма чуть пониже нас.
— Склад. Матерьялна ценност. Тут нэлза гуляй, дэвушка!
— Почему это нельзя? Что там такого особенного на складе — оружие, что ли? — Я продолжала разыгрывать болтливую дурочку.
Хромой захихикал, показывая, что оценил шутку.
— Матерьялна ценност! — значительно повторил он, повысив голос. — Для сабантуй! Понял, дэушка? Поговорка знаешь: любопытнай Варвара на базар нос отрывай! Хе-хе-хе…
— Да ладно, больно нужен мне ваш склад! — Не стоит проявлять чрезмерное любопытство, а то он может что-то заподозрить… — Здесь можно спуститься вниз?
— Иды, иды, дэушка, можна! Майдан иды… Сабантуй приходы гуляй! — крикнул он уже мне вслед.
И пока я спускалась по петляющей между кустов едва заметной тропке туда, где деревья, расступившись, открывали путнику огромную лужайку, залитую солнцем и обжитую людьми, — он все стоял на одном месте и пялился вслед своими маленькими неприятными глазками…
Уже в самом низу я обернулась, будто провожая взглядом пролетевшую птичку. Хромого татарина не было! Только ветка рядом с примеченным мною стволом едва колыхалась… Ну точно — леший!
О том, чтобы незаметно побродить вокруг склада и рассмотреть его получше, теперь не могло быть и речи. Но я успела разглядеть, что на единственном окошке, выходящем на лесистый склон, нет решеток. Кто знает? Может, это нам пригодится…
Однако уезжать я не торопилась. Я разыскала еще главу Усть-Кушумской сельской администрации — бедовую деревенскую женщину средних лет, и взяла у нее небольшое интервью о подготовке к сабантую. Кажется, я начинаю входить во вкус журналистской работы. На этот раз я обнаглела настолько, что представилась корреспондентом «Тарасовских вестей». (Извинением мне может служить только то, что проделываю я это далеко не впервые.) Впрочем, для сельской местности риска практически никакого: это в прежние времена сотрудников единственной областной газеты в глубинке знали в лицо, а уж по фамилиям — и говорить нечего. А теперь, насколько я знала, штат «Вестей» обновляется чуть ли не полностью каждый год. (Правда, газета от этого лучше не становится — но это так, к слову…) Что касается такой мелочи, как служебные удостоверения, то у меня их имеется штук шесть — на выбор.
Кушумской администраторше Ольге Николаевне не пришло в голову поинтересоваться моим удостоверением. Она приняла меня доверчиво и хлебосольно, как в добрые старые времена. Пыталась угостить домашней наливочкой, но я, помня об осторожности, стояла насмерть. Даже начала опасаться, что она сейчас позвонит редактору «Тарасовских вестей» и попеняет ему, почему не предупредили о приезде корреспондентки — кушумцы смогли бы лучше подготовиться.
Мне еле удалось вырваться из цепких объятий Ольги Николаевны, пожелавшей лично познакомить корреспондентку с каждым местным талантом, которому предстояло блеснуть на сабантуе. Она выпустила меня только под клятву написать «большой и красочный» репортаж с самого события.
Главным для меня моментом в беседе с ней было то, что кирпичный склад на майдане арендует оргкомитет сабантуя, находящийся в областном центре. Договор аренды действует уже две недели, условия самые выгодные, и… «подписано — так с плеч долой». Ольга Николаевна понятия не имела о том, что там сейчас хранится и кто там работает. Вроде бы охраняют двое — татарин и русский, но оба они не местные.
С тем я и вернулась в город. Вообще-то не с пустыми руками, если считать, что отсутствие результата — тоже результат. Только почему-то все мои результаты за последние два дня были похожи на этот, как близнецы-братья! Или уж тайным замыслам моих врагов суждено «возмужать» окончательно?
Наконец, в довершение ко всему, во вторник поздно вечером ко мне нагрянул незваный гость — Гарик Папазян. И учинил форменный «допрос с пристрастием»: что-де мне известно о воскрешении Артиста из мертвых? Убийство Пфайфермана, от которого за версту несло Галантерейщиком, поставило на уши весь наш уголовный розыск. Конечно, Гарик тут же припомнил мой интерес к Артисту и прозрачный намек, что тот, возможно, и не сыграл в ящик. Тогда это показалось всеведущему старшему лейтенанту Папазяну не более чем бабской болтовней, но вот проходит всего несколько часов — и что же?! Его собственная хваленая информированность оказывается блефом, а бабская болтовня — очень похожей на настоящую информированность! И уж совсем невыносимо, что «какая-то баба и к тому же частный детектив» (надо было слышать, с каким презрением он это произнес!) пытается скрыть от него, мужчины и офицера милиции, важнейшую информацию, которая попала к ней не иначе как «дуром».
В общем, Гарик раскалился втрое против обычного. Естественно, он хотел знать все и немедленно: кто мой клиент, что за дело я веду и, главное, каким боком все это связано с Артистом. Я лепетала что-то насчет профессиональной этики и немужского поведения, но когда Папазян чуял «запах крови», такие пустяки сдерживали его не более, чем шелковые нитки — разъяренного быка. Он просто припер меня к стенке — кстати, и в самом буквальном смысле тоже. Да, теперь мне легко было представить себе, как Гарик в своих ментовских застенках выбивает признания из бедных уголовничков…
Я видела только одно средство, с помощью которого можно было бы попробовать настроить его на более лирический лад. Но об этом не могло быть и речи! Тем более что с минуты на минуту должен был появиться Гриня: мы собирались с ним наведаться в очередную «малину».
И он действительно появился — как раз вовремя, чтобы уберечь Папазяна от возможного рукоприкладства, а меня — от оказания сопротивления сотруднику милиции. После того как я представила их друг другу, они несколько секунд молча пожирали друг друга пламенными взорами, а потом — видимо, решив, что в этой «битве народов» победителя не будет, — одновременно протянули друг другу руки. Григорий только строго спросил у меня, все ли в порядке. Я ответила, что — в полном, просто у нас вышел небольшой профессиональный спор с коллегой. Гарик изрек, что хорошее воспитание требует от него сейчас удалиться, но наш спор еще далеко не закончен. Я подтвердила, что имела случай убедиться в его хорошем воспитании.
Когда я попыталась окончательно закрыть за ним дверь, он в последний момент сунул ногу в щель и промурлыкал мне в самое ухо:
— Прости, Таня-джан, погорячился! Временно уступаю тебя ему, — он кивнул в глубь квартиры, — но не отступаю! Беспокойной тебе ночи, дорогая…
По всей видимости, он уже снова был тем самым Кобелянчиком, которого я знала. Поэтому я смело и с чувством пожелала ему, чтобы он отправлялся в задницу.
