но не полагалась его жене. Имперский союз, несмотря на громкое название, не имел в своем распоряжении ни чердаков, ни подвалов.
А Майя так привыкла работать в мастерской! Снимать самой – дорого, или придется делить пространство с другими художниками, а здесь только Андрей молча пишет за спиной – свой, привычный…
И потом, квартира! Сейчас они живут у Андрея, а что ей останется после развода? Только снимать где-нибудь на крайней станции метро, где и студий-то подходящих не найти.
Со всех сторон получалось, что разводиться невыгодно.
А плата за удобства, если подумать, не так уж и велика. Колесников, конечно, постоянно не в духе. К тому же то и дело заводит свою волынку о меценате, который однажды увидит его картины на выставке, оценит и пожелает вложиться в настоящий талант…
– Не такой уж у тебя большой талант, – сказала однажды Майя, которой осточертела эта песня.
– Тебе-то откуда знать? – оскалился Колесников. – Ты свой профукала. Разменяла на букетики.
– Зато я в обмен получила человеческое существование, а не драные колготки и голодного ребенка.
– Да уж прожили бы как-нибудь!
– Ты бы как-нибудь точно прожил бы, – согласилась Майя. – Мужчинам вообще трудно понять, какое это унижение для женщины – бедность. Ты, Колесников, мог вырасти в большой талант. Но не вырос. Талант не может оставаться на одном уровне: если он не развивается, то деградирует. Ты в своих портретах цыганок никуда не продвинулся, а за новое не взялся: тебе не хватило творческой смелости.
– Я разрабатываю одну жилу! – прорычал Колесников.
– А если там пустая порода?
Однажды знакомая позвала Майю участвовать в тематической выставке «Женщина и миф». Майя обрадовалась. Быстро родился сюжет: похищение Европы, оправленное в восточные орнаментальные мотивы. Она когда-то увлекалась риштанской керамикой. Придумала, что будет так: смуглое женское тело, прильнувшее к туше белого быка, свисающие над водой ветви с раскрытыми плодами гранатов… Алые зернышки, зеленоватая синь, замшево-сливочная шкура быка – все ярчайшее, чтобы аж слепило глаз. Берлинская лазурь, кадмий красный темный и красный пурпурный… Майя так вдохновилась, что бросилась в новую работу, не закончив предыдущей. Загрунтованный холст с намеченными контурами был отставлен к стене, и она приступила к «Похищению».
Однако что-то не получалось. Она работала старательно, увлеченно… В конце концов, кто как не она была признана самой талантливой студенткой их выпуска!
Но сюжет распадался. Разваливалась композиция, орнамент не перекликался с волнами, как было задумано. Да и сама похищенная не воплощала собой неизбывную женственность, а выглядела капризной скучающей девицей. Все было как-то мелко, поверхностно. Без глубины.
Майе потребовалось время, чтобы осознать свое бессилие. Она не могла перенести замысел на холст.
Перед знакомой она извинилась. Наплела о нехватке времени. Себе самой сказала, что идея была хороша, просто мало оказалось куража для ее воплощения. Однако слова мужа «Разменяла талант на букетики» долго еще звучали в ее голове.
Впрочем, когда она купила Левушке чудные ботиночки на меху, они стихли.
* * *
Наталье Голубцовой удивительно подходила ее фамилия. Что-то птичье-кулинарное угадывалось в ней, но не высокая кухня и не ласточкин полет, а воркование, мельтешение и пшено, завернутые в непритязательный капустный лист.
Она производила впечатление очень здоровой женщины: пухла, румяна, с прекрасным цветом лица и без единой морщины.
– Чего? Кто вино покупал? Боря! Касатый, касатик наш! А я-то что? Я ничего, я с Куприяновой сидела в уголке, в окошечко смотрела. Или уж вина нельзя выпить молодой женщине?
Она подмигивала, кокетничала, предлагала выпить за их здоровье, заигрывала с Макаром, называя его «мальчишечкой», но при всей этой мелкой глупой суетливости взгляд ее оставался цепким – взгляд круглых голубых глазок под выщипанными бровками, похожими на контуры двух стогов.
– Что происходило у Ломовцева? Да ничего такого! А вы, поди, думаете, что оргия? Хи-хи-хи, вам лишь бы оргию!.. Но я – ни-ни, я женщина строгих правил! Борю все жалели, обсуждали, как ему помочь. А он, бедный, влюбился в Сардину… Ну Изольду, знаете? Она, конечно, шалава, но мужики, знаете, на это не очень-то смотрят! Ну, вы не такие, я вижу! Вы мужчины порядочные! После?.. Я первая уехала, а кто после меня – не знаю… А мы не все время болтали, мы и поспать у него успели… У Тимофея все так удобно устроено, и кресла есть, и диванчик… А вот к другим заедешь – у них и присесть-то некуда! Вроде руки женские, а сухие, черствые, нет в них любви… Ну купи ты стульчик в любом хозяйственном!
И понесла ахинею насчет стульев и табуреток. Сергей заметил, что Илюшин едва заметно ухмыляется, слушая это неожиданное отступление, и только по ухмылке догадался наконец, в чей огород пухлая ручка Голубцовой нацелила этот камень.
– Я приехала домой и сразу легла спать. А с Бурмистровым вы зря связались, это я вам по-доброму говорю, как друг. Его начальство везде пихает, выделяет ему лучшие места! А у нас одна смелая женщина, борец за справедливость – Ренаточка Юханцева. Она возмутилась этим беспределом. И правильно! Разве можно так, чтобы постоянно одних и тех же вешали в первом зале? Что? Я все три дня провела на выставке. Разве это много?.. Ну, вам много, а мне в самый раз! Я вообще люблю находиться среди искусства. Бывает, погуляешь, поглядишь на картины – и на душе светлее! Как будто в церковь зашел! Не зря ведь говорят, что музей – это храм!.. Чего?.. Да, с открытия до закрытия, там банкеточка есть, можно посидеть, дух перевести, а если хочется покушать, так столовая напротив. Ясинский говорит, я его талисман! – Хихиканье, жеманный взмах рукой. – Приношу удачу и привлекаю потребителей! И картины при мне лучше продаются! …Нет, к бурмистровским работам никто не подходил. Ну, поглазеть-то многие горазды, а чтобы покупать – так нет. Только я вам вот что скажу: не там вы ищете, молодцы-холодцы! Картины свои сам Бурмистров и украл. От него всякого можно ожидать!
– Зачем Бурмистрову красть свои картины? – удивился Макар.
– А чего бы нет? Каждый хочет привлечь к себе внимание!
– И вы тоже хотите?
Макар слегка улыбнулся, показывая, что говорит не всерьез. Бабкин отдал должное его терпению. Его эта женщина душила, словно толстый шарф, затянутый на шее. Бабкин привык к самым разным свидетелям, но в ней было то сочетание напористой глупости и агрессивности, которое он выносил с трудом.
Однако Голубцова шутку не приняла. Она наставила на Илюшина толстый палец и покачала им влево-вправо:
– Вы лучше меня не злите, молодой человек, иначе пожалеете! Разъяренная женщина очень опасна! Вы плохо знаете людей, иначе не выводили бы меня из себя!
– Боже упаси!
– Я всегда говорю то, что есть на самом деле! Бурмистров хочет опорочить нас всех, подорвать наш коллективный
