дух! Не выйдет у него этого! У нас люди порядочные, я их много лет знаю! Никто из них не вор! А поклеп возводить мы не позволим! Один честнее другого, хоть каждого вешай на доску почета!
– А как же драка? – коварно осведомился Илюшин.
– Так это все Изольда, сволота, – задушевно сказала Голубцова. – Касатого она просто околдовала, это все у нас знают, душу продала, а сама подсыпала ему порошок в еду…
– Какой порошок? – Илюшин не успевал следить за изгибами голубцовских сюжетов.
– Приворотный! Он ее полюбил и теперь мается.
– А Алистратову? Тоже порошок?
Голубцова зацокала языком.
– Геростратов – ну такая дрянь, а притворяется благородным, только в нем того благородства не больше, чем в свином хлеву. То с одной шуры-муры, то с другой… Я иной раз смотрю на него и думаю: чтоб у тебя все сгорело и сам ты сгорел! Чтобы раз – и нету Геростратова! Рак-то ведь, знаете, никого не щадит…
– Алистратов болеет? – нарушил молчание Сергей.
– Сейчас, может, и не болеет, но если я захочу – заболеет! – Сделав это неожиданное признание, Голубцова изобразила перед собой руками что-то, смахивающее на элемент индийского танца. – У таких, как я, есть особая власть над силами жизни! Мы ею не пользуемся, но если надо будет…
Из соседней комнаты раздался негромкий звук, похожий на сиплое мяуканье. Неприятное выражение, появившееся на лице Натальи при упоминании Алистратова, сменилось глубокой сосредоточенностью.
– Я сейчас…
Она исчезла за дверью и вскоре вернулась, неся на руках маленькую белую кошку. Пройдя мимо сыщиков (Бабкина почему-то особенно удивило, что звук, похожий на мяуканье, оказался именно мяуканьем), посадила кошку на подоконник, в старую облезлую меховую шапку.
– А вот, моя хорошая… Вот так… Отсюда теперь будешь смотреть. Безногая она, – объяснила Голубцова, вернувшись к сыщикам. – Лапки больные. А головушка-то умная! Она меня зовет, а я ее таскаю туда-сюда, чтобы ей не скучно было. В одно окошко надоест таращиться, она на другое просится. А между прочим, Бурмистров однажды на музейщиков наорал. – Она напустила на себя таинственный вид. – Вам об этом больше никто не расскажет! В музее копать надо, точно говорю.
Илюшин попытался вызнать подробности, но Голубцова твердила одно: наорал, но никто не знает, а она знает. В конце концов Макар сдался и отступил.
– Отпечатки пальцев у них не забудьте снять, – удовлетворенно сказала Наталья.
* * *
Когда они вышли на улицу, Сергей обернулся. На подоконнике второго этажа кошка сидела неподвижно в шапке, точно белая голубка на гнезде.
– Не понимаю, как это совмещается, – сказал он. – Пожелания смерти коллеге и забота об охромевшей бедолаге.
– В человеке вообще многое удивительно совмещается. У меня был знакомый с совершенно людоедскими взглядами, которые он не стеснялся высказывать при любой возможности. Однако в том, что касалось реальных дел, это был один из самых отзывчивых людей, которые мне встречались, – из тех, что последнюю рубашку снимут и отдадут нищему. Может быть, Голубцова лишь на словах кровожадна, а если дойдет до дела, будет перевязывать Алистратову раны, полученные от Касатова.
– Штопальную иглу она вонзит ему в глаз! Ладно, кто у нас следующий?
Илюшин насвистел нехитрую мелодию.
– Давай-ка мы с тобой наведаемся к талантливому художнику, лентяю и работяге Тимофею Ломовцеву. Что-то мне подсказывает, что это фигура поинтереснее, чем Голубцова.
* * *
Макар оказался прав.
Правда, Бабкин, увидев Ломовцева, мысленно крякнул и сказал себе, что лучше бы им попадались люди скучные и ординарные. Тимофей открыл им дверь в одном полотенце, обмотанном вокруг тощих чресел. С него капала вода. Мокрые пряди плотно облепили лицо, закрыв один глаз. Второй поблескивал за волосами, словно золотая монета в водорослях.
– А, пинкертоны! – приветствовал их Ломовцев. – Валяйте, заходите!
Перешагнув через лужицу, сыщики оказались в мастерской. Хозяин тотчас исчез. За стенкой загудел фен.
– Наливайте, мужики, не стесняйтесь! – крикнул Ломовцев, перекрывая шум фена. – Все для вас! Художник шпика не обидит!
Тимофей появился десять минут спустя. Ввалился в мастерскую, придерживая спадающие штаны с висящей мотней. Дырявая футболка болталась на нем, как на пугале.
Был он тощий, с впалой грудью и кривыми ногами. Спутанные черные волосы, костлявая длинная физиономия, рот точно длинная раздвоенная щепа… Изумительно уродливый горбатый нос и острые, умные, как у ворона, глаза, с ехидством следившие за сыщиками.
Бабкину Ломовцев страшно обрадовался. Заухал: «Вот это фактура! Едрить, фактурища!» Принялся кружить вокруг него, сияя восторгом, точно первоклассник у наряженной елки, сыпал комплиментами и закончил тем, что попросил Сергея снять футболку. Илюшин тихо забавлялся происходящим. Бабкин молча терпел. Главное, непонятно было, всерьез это все или Ломовцев дурачится.
– Тимофей, вам все равно услуги Сергея в качестве натурщика не по карману, – сказал наконец Макар.
– А ты в мой карман залезал? – тут же отозвался Ломовцев. – Я, между прочим, успешный художник! Что, съел, а? Съел?
Но от Бабкина отстал.
Мастерская у Ломовцева была замечательная: высоченная, с огромным круглым окном в половину стены, сквозь которое лился солнечный свет. В этом сияющем пространстве его владелец казался бесом, по недоразумению попавшим в райские кущи.
На подрамнике стоял неоконченный городской пейзаж. Ничего в нем особенного не было. Окраина с пятиэтажками, гаражи, тополя над гаражами, свет, какой бывает в июне ранним вечером… Сергей не мог оторвать от него взгляда. С трудом умещалось в голове, что вихлястый тип с блудливой улыбочкой способен выдать вот такое: тихое, нежное, словно колыбельная, пропетая ребенку.
– Ты не на это смотри, – сказал Ломовцев, заметив его интерес. – Ты на другое смотри!
И притащил, подлец, голую бабу. Написанную мощно, крупными жирными мазками, так что баба в своей бесстыжей наготе, казалось, вываливалась из холста прямо на сыщиков. Вот-вот облапит с довольным визгом и расхохочется прямо в лицо.
– Тимофей, что вы думаете насчет кражи картин Бурмистрова? – спросил Макар.
Быстро стало понятно, что вести беседу предстоит ему. К Сергею, стоило тому сказать хоть слово, Ломовцев цеплялся, как школьный хулиган к самой красивой и строгой девочке класса.
– Ничего не думаю. Мне начхать, – лениво отозвался Тимофей. Он повалился в глубокое кресло и сидел в нем, как в ванне. Голые ноги торчали вверх. – Хотя… – Он радостно оскалил зубы. – Слушайте, братцы-ищейки, а вам не приходило в головы, что наведывались-то вовсе не за Бурмистровым! Кому он нужен со своими козлами!
– Тиграми.
– У Бурмистрова все козлы, – отмахнулся Ломовцев. – Украсть-то хотели меня, вот что! Мои шедевры! Неудачливые воры в ужасе обыскали подвал и, поняв, что фортуна от них сегодня отвернулась, взяли первое попавшееся барахло. Представляю, каково было их разочарование, когда на свет вылезли козлы. Ну, или тигры, как тебе больше нравится.
– А почему вы решили, что воров было несколько? – тут же спросил Макар.
– Вместе веселее, – объяснил Ломовцев. – Вы вон тоже по двое ходите. Играете в хорошего болтливого полицейского и плохого молчаливого. Ты – плохой! – сообщил он
