class="p1">На том конце цифрового «провода» воцарилась тишина. Соколов размышлял. А у меня времени на его размышления не было.
– И вы сами тоже затрудняете мне работу. Приносите к моей подопечной в номер всякое. Наводите подозрения – ведь кое-что вчера случилось, когда моя подопечная еще была в городе. Подозреваю, наш с вами общий знакомый поэтому вчера и напал. Сложил два и два. Мне пришлось объясняться с полицией, и не только мне! А если бы нас всех задержали? Весь график к чертям, и при этом вы – в безопасности!
Я выпалила это единым духом; притом чеканя слова, словно крохотными молоточками вдалбливала их в мозг моего собеседника. Сама осознавала, что обвиняю, провоцируя Соколова на эмоции.
– Я понял вас, Евгения Максимовна, – все также ровно и благодушно отозвался Соколов. – Я поговорю с Василисой Ефимовной. Проблем больше не будет, обещаю.
Мне представилось, как Соколов сидит во время нашего разговора за столом, чинно завтракая каким-нибудь там яйцом всмятку и тостом. Любуется на украденные картины. Его благодушие меня взбешивало. Руки зачесались врезать ему, а то и тряхнуть за шкирку, чтоб проняло.
Или же он, напротив, видит весь расклад настолько полно, что не считает нужным беспокоиться?
Не понравится – откажетесь, напомнила моя память голосом Арцаха.
Мне вспомнилось и лицо Соколова в нашу первую личную встречу. Взгляд пронизывающий, но при том – мягкая понимающая улыбка.
Мнимая безобидность. Волк в овечьей шкуре.
– Когда? – зло и грубо уточнила я.
– Простите?
– Когда вы с ней поговорите?
– Сразу же, как сядете в Волгограде, – заверил меня Артур Лаврентьевич. – У вас до отлета осталось пятнадцать минут, кажется, уже пора на посадку. Поторопитесь, пожалуйста.
Интонации у него были самые чинные, благовоспитанность так и сочилась из каждого слова.
И тут я порадовалась, что не вижу его лица. Иначе точно не удержалась бы от рукоприкладства.
Я сухо попрощалась и закончила разговор.
Коллектив наш был на месте, готовый пройти на посадку. Невольно я приметила, что Загребец и Коновалов тоже были при свежей прессе: номер журнала «Духовный пастырь» у Рональда Петровича (ага, что-то религиозное – он же верующий, вспомнила я). И – названия не видно, но внизу на обложке журнала в руках Нонны Тимофеевны можно было прочесть: «Тема номера: рождение ребенка: как решиться и не пожалеть» (а вот это было неожиданно).
– Все нормуль? – Нонна, видать, почуяла перемену моего настроения. Как чует перемены чуткий зверь, не раз на своей шкуре всякое испытавший. – Отплываем?
– Конечно отплываем, посадка уже началась! – Распорядительная Людмила удивительно кстати избавила меня от необходимости что-либо отвечать. – Скорее, скорее!
Я вообще потеряла всяческое желание разговаривать, а уж с Василисой Ефимовной не хотелось встречаться даже взглядом. Ни с того ни с сего я пожалела, что не возникло проблем с моим «рабочим содержимым» во время досмотра багажа. Как было бы славно, навернись вся эта поездка из-за отсутствия у меня разрешения на пистолет!
Но не саботировать же собственную работу. Мало того, что непрофессионально, но в нелегкой службе телохранителя – смертельно опасно.
Так что бдительности я не теряла и гадалку прикрывала как положено. Рональд Петрович ассистировал мне, как один опытный боец другому, понимая практически без слов. Хоть какой-то плюс в этом инциденте у стоянки аэропорта: это происшествие нас больше сблизило. К тому же мы втащили гадалку в здание вдвоем, без помощи Коновалова я бы точно не справилась. Вероятно, если его мужская гордость и была уязвлена вчерашним нападением Макова, то сегодня ему явно воздалось.
В самолете крупногабаритный Коновалов невольно создал затор, пока возился с багажом Руслана (одна некрупная спортивная сумка) и вообще – проверял, хорошо ли ребенок устроился. Стюардессе пришлось несколько раз повторить ему просьбу «пройти на место согласно купленному билету».
– Ты, красна девица, что присмурнела-то? – поинтересовалась у меня Василиса Ефимовна. Глядела, однако, настороженно.
Я смерила ее взглядом. Ты же гадалка, подумала я. Видишь небось, чего я присмурнела.
Стоит ли затевать деликатный разговор о поведении здесь, среди десятков любопытных глаз и ушей? Нам повезло еще, что в самолете никто не лез с вопросами или просьбой об автографе.
А ведь утром я поднимала вопрос о маскировке. Но от маскировки, хотя бы и базовой, Василиса Ефимовна отмахнулась, заверив меня, что а) мы втроем с Загребец и Коноваловым прикроем ее от кого угодно; б) она поднапряжется и спрячется внутрь себя, так что никто ее не узнает.
И я не стала спорить, тем более что время поджимало.
А оно вон куда повернуло.
– Что соколик мой ясный сказал? – непринужденно поинтересовалась гадалка, не дождавшись моего ответа.
Экстрансенс, черт побери. Я-то не сообщала, зачем и куда мне надо отойти.
– Что поговорит с вами, – вздохнула я. – Когда приземлимся.
Ох как жаль, что я при исполнении и не могу выпить стаканчик-другой. Голову захотелось затуманить, окутать алкогольными парами и не думать уже ни о чем.
– …нет, я не могу, не могу, понимаешь? – Женщина, сидящая впереди нас, разговаривала по телефону – высоким, натянутым как струна голосом, грозя вот-вот расплакаться. – Боюсь, и все! Нет… нет, я… ладно, я позвоню. Пока.
Только истерики мне тут не хватало.
Василиса Ефимовна, сидевшая у окна, просунула руку вперед, в просвет между спинками, и дотронулась до локтя пассажирки.
– Первый раз летишь, милая? – матерински-ласково, доверительно поинтересовалась она. – Страшно?
Женщина развернулась к нам, заглядывая в пространство между спинками кресел, и я увидела, что она совсем еще молодая. Двадцать пять, едва ли больше.
– Не то чтобы страшно… – начала было она.
– Ты не бойся. – Комарова погладила ее по предплечью, насколько позволяли поза и расстояние. – На здоровье плода полет не отразится. Тем более беременность ранняя.
Меня прошиб холодный пот. В обход всевозможных инструкций и здравого смысла Комарова опять выставляла себя напоказ. Вот сейчас эта взвинченная барышня поинтересуется, откуда…
– Ой, – девушка смущенно отвернулась, зашуршала бумагами, торчавшими из папки на ее коленях. Перед моим взглядом мелькнул заголовок медицинского бланка.
Подтверждение о наличии беременности.
У меня внутри словно тугая пружина разжалась.
– А я вот первый раз лечу, и правда первый. – Пассажирка снова повернулась к нам, едва закрыла папку. – Просто не люблю самолеты, а вы?..
Она успокоилась, разговорилась, на щеках проступил румянец. Василиса Ефимовна тоже оживилась. И, к счастью, более никаких фортелей не выделывала и в разговоре себя не выдавала.
– Знаете, – призналась пассажирка, прежде чем повернуться обратно к себе, – я вот села, и так нервничала. А с вами поговорила – будто с мамой. Так спокойно стало, будто ничего страшного в жизни больше не случится.
