обычного потребовала от пассажира Василиса.
И это подействовало.
На меня.
Цепляясь за спинку кресла, я выпрямилась. Рональд Петрович уже оттащил Руслана от его кресла. Мальчик был плох: вдобавок к дрожи побледнел и беззвучно плакал.
«Так нельзя» – единственная мысль, которая овладела мной в этот момент.
Я рванулась к Василисе, изо всех сил напрягая свою сопротивляемость, обусловленную комочком гипоталамуса.
Нельзя, нельзя, нельзя, повторяла я, как мантру, беря Василису в захват и валя на пол. Гадалка закричала: пронзительно, возмущенно, как хищная птица, не ожидавшая нападения. Забилась в моем захвате так сильно, будто я пыталась сладить со здоровенным парнягой, а не с небольшой женщиной.
«НЕЛЬЗЯ!» – и этим словом, как наковальней, я подумала-ударила по разуму Василисы, одновременно врезав ей лбом по лбу. Вышло хорошо: гадалка еще и затылком об пол приложилась. Глухо застонала, и я врезала ей еще раз, чтобы наверняка. Василиса обмякла. Голова ее свесилась набок, глаза закатились, рот приоткрылся, выпуская струйку слюны.
Самолет выровнял ход, Коновалов поднялся на ноги, обнимая Руслана, Загребец отцепилась от занавески. Упавшая в обморок стюардесса пришла в себя.
Я отцепилась от Комаровой, мокрая насквозь, будто без передышки бежала марафон. В висках стучало, ноги дрожали, мышцы ныли… И содержимое желудка уже однозначно вознамерилось этот самый желудок покинуть.
Я пулей метнулась в конец салона экономкласса, рванула дверь туалета (не занято!) и в следующий момент уже скрючилась над унитазом.
Рвало меня долго и основательно. До саднящего горла, до красного лица и слез.
Когда желудок перестало выкручивать спазмами и я разогнулась, еще не решаясь отойти, позади меня раздалось озабоченное:
– Слышь, мать, ты у нас не беременная часом? – По голосу Загребец было ясно, что не прикалывается. – Или траванулась чем? Русланку там тоже полощет, но Рональд ему пакет дал.
Я обернулась на нее, без удивления обнаружив, что успела опуститься на колени перед толчком.
Парик на Нонне Тимофеевне скособочился, и сама она была потная и красная.
– Я-то подумала – обосрусь, как там самолет-то падать начал. Пашку вырубило, и Людка в обмороке валяется… Стюардесса там хлопочет над тем стариканом. А так вродь тихо, видать, очень уж охренели все.
Похоже, Загребец не рассчитывала на диалог. Она протиснулась мимо меня к раковине, прикрыв дверь в туалет, сняла парик и ополоснула водой голый череп, лицо и шею.
– Слышь… – Воровка-взломщица сочувственно глянула на меня. – Ты вродь баба-то адекватная. Не психичка какая. Ты чё Ваську-то долбанула по кочану?
– А ты чего в занавеску вцепилась? – огрызнулась я, с легкостью переходя на тыканье. Желудок в очередной раз дернуло спазмом, я отвернулась. Ложная тревога: уже и желчью не тошнило.
– А хрен знает, – задумалась она. – Я как-то в аварию попала, меня после нее трясло сильнее, чем во время самой аварии. Ну и тут вдруг как навалилось… Как представила, что мы сейчас вниз-то *******… А потом такая слабость приперла, и мне в обморок хлобыстнуться стало страшнее, чем в аварию попасть. Я и не поняла, чой-то было-то? Ронька, слон этот, по полу ползал, Василиса бормотала, как ведьма какая…
Загребец нахлобучила паричок обратно, подровняла. Затем нагнулась, ухватила меня обеими руками под локоть и за талию.
– Давай, давай… – забормотала она, помогая подняться. – Ща умоемся, в порядок тя приведем. Вона, страшная как наркуша.
– Каркуша? – не расслышала я.
Мне внезапно стало смешно, хотя видок в зеркале отобразился и впрямь дикий.
– И Каркуша тоже, – покивала Загребец, поддерживая меня, пока я умывалась. Затем, убедившись, что я не упаду, нажала на кнопку слива, избавляясь от рвоты.
Ноги держали потверже. За дверью было слыхать успокоительную возню стюардесс, предупреждения о «небольшой турбулентности» и «мы подлетаем к Москве».
Черт, мы же едем с пересадкой, вспомнила я.
И вдруг ощутила странную, освободительную пустоту где-то под диафрагмой. Словно вместе с шикарным гостиничным завтраком я вытошнила, извергла из себя все напряженные раздумья, сомнения и подозрения.
Что я там говорила Соколову? «По не зависящим от меня причинам»?
Что ж, вот они.
Я умею видеть, когда мне не удается помочь клиентам, несмотря на все усилия. Но здесь это «не удается» выпирало передо мной чуть не с начала работы. Да, я смогла преодолеть воздействие на себя дара Комаровой. Частично. Да, я оборонила Комарову от агента Макова и разрулила инцидент в отеле – так, что не возникло претензий со стороны тарасовских правоохранительных органов.
А еще, черт побери, купилась на утверждение о своей исключительной подходящести, чуть ли не избранности на роль телохранителя гадалки. «Только ты сможешь с этим справиться», «У тебя есть особое качество для этой работы, какого нет ни у кого» и прочее в том же духе… манипуляция детсадовского уровня. Но она оказалась решающим стимулом, особенно вкупе с необычными доказательствами от самой Василисы.
Комочек гипоталамуса, будь он неладен.
Комарова-то, шепнул мне голос разума, выступает не первый год. Вряд ли она все это время обходилась без охраны. Стоило спросить, сколько у нее было телохранителей до меня и по какой причине они уходили. Первейший вопрос к любому HR-у: «Почему освободилась вакансия?»
Черт. Даже думать не хотелось, чем закончилась бы попытка нетрадиционно-медицинской помощи от Комаровой. У меня сложилось четкое впечатление, что энергию для этого гадалка высосала бы из половины самолета, не меньше, прихватив и персонал самолета.
Включая пилотов.
Весь самолет за одну-единственную жизнь? Не многовато ли? Да и смысл был бы в спасении этого старика – он ведь потерпел бы крушение вместе с остальными пассажирами.
Ладно, если на себя ей плевать, но…
Скрипнула дверь, в туалет всунулась стюардесса. Не та, с аптечкой, что упала в обморок. Другая.
– Пожалуйста, займите места согласно купленным билетам, – с профессиональной твердостью произнесла она. – Мы приближаемся к Москве.
– Да, сейчас. – Нонна Тимофеевна глянула на меня. – Чё как, идти можешь?
– Могу, – заверила я. И произнесла больше себе, глянув в зеркало красными глазами: – Но с меня хватит.
– …слушь, – Загребец аж на мыски приподнялась, задержав меня у своего кресла, – давай сначала из самолета выгребемся и потом уже скажешь все.
Проходя мимо кресел Павла и Людмилы, я искренне обрадовалась, что они уже пришли в себя. Не хотелось возни еще и с ними.
А и не будет никакой возни, напомнила себе я. Уже не будет. По всей этой турне-бытовухе пусть Людмила отдувается. Она же тур-менеджер.
Да и не меняется ничего радикально. Просто я уже не поеду с ними.
Баста!
Я не справляюсь. Более того, Василиса, зная о своих способностях, и не дает мне справляться. Подробно ведь повторила гадалке все инструкции
