он осекся, но Мастерс раздраженно дал ему понять, чтобы тот говорил.
– Это не должно было занять столько времени, – выдохнул Поттер, – но тут уже и полицейский хирург, и машина, чтобы увезти тело… и двое моих людей, которые изучают отпечатки пальцев и фотографии. Я позвонил старшему констеблю, чтобы тот связался со Скотленд-Ярдом, – и можете делать что хотите… Но эти следы…
Мастерс шумно выдохнул:
– С ними что-то прояснилось?
– Не могло быть так, как сказал тот джентльмен, вот и все. Прошу прощения, мисс. – Инспектор Поттер снял фуражку и вытер лысину большим платком. – Не могло. Парень с оборудованием для изучения отпечатков, он в этом разбирается, сказал, что, если бы он пытался перекрыть старые следы новыми, то вдавил бы снег, и получилось бы вроде как ребро внутри, такое, что за милю видно. Он и еще кое-что сказал, я не помню точно… Следы большие – сапоги десятого размера, и очень четкие. Четче просто некуда, разве что немного смазаны, где снег прилипает к подошве, – так бывает. В любом случае ничего необычного в этих следах нет. Ну вот и все. Мистер Бохун может успокоиться. Он… Боже, что это?
Негнущимися руками Беннет оперся о стул и привстал, его бросило в жар, сердце тяжело забилось. По большой столовой прокатился непонятный шум. Хрусталь на столе едва слышно зазвенел. Казалось, звук пробежал по портретам на стенах и заставил вздрогнуть рождественский венок из остролиста. Все интуитивно поняли, что этот звук означает смерть. Его слегка заглушили древние деревянные перекрытия Белого Монастыря. Казалось, будто из тяжелого пистолета стреляют в толстую обивку.
В воцарившейся тишине раздался голос Мастерса.
– Теперь он может успокоиться. – Мастерс говорил так, будто слова из него тянут щипцами. – О боже!
Катарина Бохун пронзительно закричала. Беннет попытался схватит ее за руку, когда она вслед за Мастерсом кинулась к двери, но наткнулся на отдувающегося здоровяка Поттера. Она обогнала Мастерса, который что-то кричал в ответ на крики сверху, пока они неслись по темным коридорам.
Широкая галерея наверху, застеленная красным ковром, переходила в темный проход, освещавшийся лишь окном в самом конце. Там они увидели маленькую серую фигурку, которая на миг замерла, потом протянула руку и резко открыла дверь в комнату короля Карла тычком трости с золотым набалдашником – таким жестом можно разве мертвую змею потыкать. Из-за открытой двери запахло дымом. Фигурка заглянула внутрь.
– Глупец! – крикнул Морис Бохун высоким, пронзительным голосом, как у саранчи. Затем скользнул назад и отвернулся.
Катарина снова бросилась вперед, но Беннет перехватил ее. В коридоре показались Уиллард и доктор Уинн, они бежали в сторону комнаты, Мастерс – за ними.
Девушка не могла говорить, ее трясло, и Беннет боялся, что не сможет ее успокоить. Она отвернулась и попыталась высвободиться.
– Послушайте! – хрипло сказал он. – Послушайте! Посмотрите на меня! Я бы не стал вам лгать. Клянусь, я бы не солгал. Если я пойду туда, посмотрю, а потом вернусь и скажу вам все как есть, вы обещаете оставаться здесь? Да?
– Он это сделал, – произнесла она, задыхаясь. – Иногда он говорил, что сделает это, – и сделал.
– Так вы дождетесь меня здесь? Ответьте!
– Да! Да. Конечно. Если вы поспешите, потом вернетесь и действительно скажете правду… Идите!
Он направился в комнату, инспектор Поттер – за ним. Проходя, он краем глаза увидел, что Морис Бохун сидит в проеме окна – неподвижный, одна половина его сухого, словно пергамент, лица и серый глаз с черным зрачком были на свету, плечи приподняты, рука лежала на трости.
Свет хлынул в комнату короля Карла, когда Уиллард отодвинул шторы. Стала видна рослая фигура в коричневых кожаных сапогах, скорчившаяся на полу, но Мастерс и доктор Уинн расправили ее, словно куклу. Пахло дымом и паленой тканью; рот Джона Бохуна был открыт, и металл с тяжелым стуком упал на ковер из его разомкнувшихся пальцев.
На втором окне захлопали занавески, и раздался тихий голос доктора Уинна:
– Еще жив. Есть шанс. Хорошо, что в голову не стал стрелять, тогда точно не спасти. Вечно считают, что сердце ниже, чем на самом деле. Ха. Хватит мельтешить, оставьте мне… Назад. Чтоб вас!
– Думаете, – сказал, запинаясь, Уиллард, – вы можете…
– С чего бы мне это знать? Заткнитесь. В чем-то его отвезти… чтобы не трясло. А? Катафалк? Почему нет? Если есть, лучше и не придумаешь.
– Быстро, Поттер, – сказал Мастерс, – фургон – и носилки. Скажите, я приказал. Да не катафалк! Что стоите и пялитесь, бегом!
В комнате было четыре окна: два в стене слева рядом с дверью, ведущей на лестницу, и два в глубине, с видом на газон. От оконного переплета падали решетчатые тени на большой стол и стул, рядом с которым лежал Джон Бохун; на полу были разбросаны бумаги, которые сквозняком сдуло со стола. Один лист, словно обретя какое-то странное подобие жизни, долетел до самой двери. Беннет, созерцавший накрахмаленную рубашку, брошенную на стул, машинально придавил бумагу ногой.
Он вспомнил выражение лица Джона Бохуна и последние слова, которые тот произнес, прежде чем покинуть гостиную. Можно было уже тогда догадаться… Буквально в воздухе носилось. Но почему он это сказал: «…как бы я ни пытался доказать… я только запутываюсь. Меня точно за что-нибудь да повесят». Почему такое подозрительное поведение, которое кого угодно привело бы под суд, почему такой ужас по отношению к Марсии, когда можно было доказать, что он неповинен… Человек с пулей в груди вдруг застонал и дернулся. Беннет посмотрел вниз. Взгляд упал на лист бумаги под ногой, скользнул в сторону… Корявый почерк, размашистый и неровный, как у пьяного.
Простите, что переполошил весь дом. Прошу, простите, но я был вынужден это сделать. Вы, вероятно, теперь знаете, что я убил Канифеста.
Сначала мозг Беннета был просто не в состоянии это воспринять, в голове у него постоянно прокручивалась мысль, что, вероятно, произошел несчастный случай. Потом, словно поток слишком яркого света, пришло осознание прочитанного, и секунду-другую он пытался собрать все воедино. Затем Беннет нагнулся и нетвердой рукой поднял листок.
…что я убил Канифеста. Я не собирался этого делать. Всю жизнь я пытался объяснить другим и себе, что я не хотел делать то, что в итоге сделал, и мне это ужасно надоело, но я не ударил бы его, если бы знал про сердце. Я лишь проводил его до дома, и по дороге мы спорили.
Он ясно представил себе Джона Бохуна, его жесты, манеры, веселье, его уверения, что он видел Канифеста в начале вечера, расходившиеся с очень поздним прибытием в поместье…
Но клянусь – я не убивал Марсию и не имел к этому никакого отношения,
