так был уверен в себе, в своих способностях и впечатлении, производимом его личностью на других, что все люди, как ему казалось, должны покоряться его воле.
Он не смотрел ей в лицо, взгляд его лишь скользил по ее прекрасной фигуре, он любовался стройной осанкой, красивым очерком головы и тонкими нежными руками.
Он смахнул со лба прядь черных волос и улыбнулся, теша себя мыслью, что его лицо свидетельствует об умственных способностях, а бледность этого лица — о долгих размышлениях.
Он отвернулся и взглянул в большое внутреннее окно, из которого открывался вид на оживленные торговые помещения фирмы Лайн.
В свое время он велел устроить свое бюро над залами, а окна расположить с таким расчетом, чтобы в любой момент одним взглядом можно было проконтролировать важнейшие отделы предприятия.
Несколько раз он отворачивался от окна. Он знал, что внимание всех девушек в магазине сконцентрировано на сцене, разыгрывающейся в его кабинете, хорошо обозримом с нижнего этажа.
Одетта прекрасно понимала, в чем дело, и чем дольше ей приходилось оставаться здесь, тем несчастнее и неуютнее она себя чувствовала. Она сделала движение в сторону дверей, но он удержал ее.
— Мне кажется, Одетта, что вы в самом деле неправильно меня поняли, — произнес он мягко, мелодичным и почти ласкающим голосом. — Прочли ли вы мою книжицу? — внезапно спросил он.
— Да, сэр, кое-что, но не все, — ответила она, и густая краска вновь залила ее щеки.
Он рассмеялся.
— Вы, вероятно, находите забавным, что человек в моем положении занимается писанием книг. Но вы должны знать, что большая часть была написана прежде, чем я принял управление этим делом, то есть прежде, чем стал купцом!
Она ничего не ответила, и он с любопытством взглянул на нее.
— Так что вы думаете об этих стихах? — спросил он после короткой паузы.
Губы ее задрожали, но он снова не понял, в чем дело.
— Я считаю их ужасными, — тихо сказала она, — у меня нет другого определения...
Он наморщил лоб.
— Как же вы посредственно и скверно их оцениваете, мисс Райдер, — ответил он с досадой. — Эти стихи лучшие критики страны сравнивали с самыми прекрасными стихами древних эллинов.
Она хотела что-то сказать, но удержалась и сжала губы.
Торнтон Лайн пожал плечами и принялся расхаживать по своему роскошно убранному кабинету.
— Ну, понятно, широкие массы рассуждают о поэзии, как об овощах, — сказал он. — Вы должны заняться своим образованием, особенно в области литературы. Придет время, и вы будете благодарны мне, что я дал вам возможность познакомиться с мудрыми мыслями, изложенными таким красивым языком.
Она взглянула на него:
— Я могу теперь уйти, мистер Лайн?
— Еще нет, — ответил он холодно. — Вот вы сказали, что не в состоянии понимать меня...
— Наверное, я неясно выразилась.
— Вы, как вам, вероятно, самой известно, очень красивая девушка. В дальнейшем вы, как это принято в вашем сословии, выйдете замуж за человека средних умственных способностей и без особого образования и у него под боком будете вести образ жизни, во многих отношениях напоминающий образ жизни рабыни. Такова судьба всех женщин среднего класса, да вы это и сами знаете. Хотите ли вы испытать эту судьбу только потому, что какой-то мужчина в черном балахоне с белым воротничком произнесет слова, не имеющие для интеллигентных людей ни значения, ни права на определение судьбы? Я не придаю значения подобной дурацкой церемонии, но скажу одно: я сделал бы все, чтобы вы были счастливы.
Он подошел к ней и положил руку на ее плечо. Она, вздрогнув, подалась назад. Он рассмеялся:
— Ну? Что вы скажете на это?
Она резко обернулась, глаза ее блеснули, но голос ее зазвучал сдержанно.
— Пусть я одна из тех неразумных девушек предместья, которые придают большое значение словам, произносимым при венчании, и о которых вы так презрительно отзываетесь. Но, в конце концов, я не настолько глупа, чтобы не знать, что само по себе венчание еще не делает людей счастливыми. Но говорить ли о браке или о других отношениях, все равно — тот человек, которому я отдам свою любовь, должен быть с головы до ног мужчиной.
Он посмотрел на нее с раздражением.
— Что вы хотите этим сказать? — голос его уже не звучал так мягко и ласкательно-льстиво, как прежде.
У Одетты слезы готовы были проступить на глазах, но она еще раз сдержалась.
— Мне неприятен человек, не знающий удержу, человек, воплощающий ужасные мысли и чувства в стихах, которые ни о чем не говорят; повторяю вам, я полюблю только настоящего мужчину.
Его лицо передернулось.
— Вы не забыли, с кем разговариваете? — спросил он, повышая голос.
Ее дыхание участилось.
— Я говорю с Торитом Лайном, владельцем фирмы Лайн, начальником Одетты Райдер, получающей от него три фунта жалованья в неделю.
Он пришел в бешенство и едва мог говорить.
— Берегитесь! — выкрикнул он.
— Я говорю с человеком, вся жизнь которого — сплошной упрек для настоящего мужчины. — Теперь она говорила быстро, не сдерживаясь более. — Вы человек неискренний, ведете роскошный образ жизни, ведь ваш отец был крупным дельцом. Вы тратите деньги, не считая, а ведь это деньги, приобретенные для вас лучшими людьми тяжелым трудом. Я не позволю запугать себя! И я сегодня же оставляю свою должность.
Торнтон Лайн был глубоко задет и пристыжен этим презрением. Она это почувствовала, и ей стало жалко его, она подумала, что была слишком резка, ей захотелось даже отчасти загладить жесткость своих слов.
— Мне жаль, что я была так резка, — любезно сказала она,— но вы ведь сами, мистер Лайн, вызвали меня на это.
Он не мог выговорить ни слова и только молча указал головой на дверь.
Одетта Райдер покинула комнату, а мистер Лайн подошел к одному из окон. Он смотрел, как она, опустив голову, медленно проходила сквозь ряды служащих и на другой стороне магазина поднялась на три ступени, ведущие к помещению главной кассы.
— Ты еще заплатишь мне за это... — прошипел он, стиснув зубы.
Он был в высшей мере оскорблен и обижен, он, сын богатых родителей, которого всегда берегли и охраняли от жестокой борьбы за существование. Вместо общественной школы, где он мог бы столкнуться с грубой действительностью и другими людьми, он посещал частные учебные заведения, где учились только дети богатых людей, Он
