за фантастические деньги, вы, как я догадываюсь, были готовы прикрыть совершенное им убийство.
Морис выглядел лишь немного озадаченным и обеспокоенным.
– Конечно, это было вполне логично, разве нет?
– И вы верите в сомнительное предложение Райнгера?
– Признаюсь, – резко произнес Морис, – на миг я увлекся! А что тут можно было подумать? Эти американцы, как известно, ничего не смыслят в деньгах, особенно те, что из мира киношников. И потом, да будет мне позволено сказать, я знаю себе цену. Но когда мне посчастливилось услышать разговор между вами, сэр Генри, и этим отвратительным типом Эмери, последние сомнения развеялись. Он сознательно меня дурачил. – Морис овладел собой и заговорил спокойнее, чтобы хоть самому себя дураком не выставить. – Я вот подумал, не специально ли сэр Генри говорил с Эмери так громко?
Г. М. сонно заморгал:
– О, возможно. Возможно. У меня не идеальное зрение, но я заметил, что за дверью витает что-то серое, призрачное, и я подумал, что вы тоже заметили. А?..
Пытаясь отогнать эти образы, Беннет встал и прошелся по комнате. Он отложит эту проблему до тех пор, пока не найдет, с кем ее обсудить, – лучше, конечно, с Катариной, поскольку в этой истории замешана Луиза Кэрью. Г. М. настоял, чтобы Луизу до вечера не допрашивали, и Морис (вдохновленный своей теорией) был этим доволен.
Проблема же никуда не делась. Беннет поправил галстук и стал надевать пиджак, когда в дверь постучали.
– Можно войти? – раздался голос Катарины. – Знаю, время неподходящее, но мне нужно было вас увидеть. Все хорошо, я только что от Джона – он еще без сознания, но уже вне опасности.
Она была без шляпы, в тяжелом твидовом пальто, припорошенном снегом. От холода щеки ее разрумянились.
– Вообще-то, у меня еще есть хорошие новости. Удивительные. Я заглянула к Луизе – она встала и спустится к ужину. Смешно, я давно так хорошо себя не чувствовала. – Она подошла к огню и протянула руки, откинула назад волосы и посмотрела через плечо. – Кстати, что там с дядей Морисом?
– В смысле?
– Он воодушевлен – и это мне не нравится. Томпсон рассказал, что была какая-то ссора по поводу этого Райнгера, и тот, другой, хороший, Эмери, весь день пытался его протрезвить. Только все не получалось, по словам Томпсона, он бредит и поет на весь дом, а дядя Морис этого не выносит. Но когда я пришла, мистер Эмери спускался по лестнице, дядя Морис вышел и похлопал его по плечу. Трудно поверить в такое, если знать Мориса. И он сказал, мол, куда направляетесь? У Эмери был нездоровый вид, и он выглядел очень расстроенным. Я хотела остановить его и спросить, не могу ли чем помочь, но я с ним не знакома. Он сообщил, что снял номер в отеле в Эпсоме, неподалеку, где будут держать ее…
– Успокойтесь, никаких дешевых ужастиков!
– Ну, просто дядя Морис сказал: «Вы друг мистера Райнгера?» Эмери ответил: «Вообще-то, да, а что?» И дядя Морис ему: «Значит, вы должны остаться на ужин. Вы услышите кое-что интересное». Эмери так странно на него посмотрел, и, надо полагать, что-то его беспокоило, потому что он произнес: «Вы приглашаете меня отужинать? А вы знаете, что делает Канифест?» Говорю же, он был расстроен! Ну, потому что люди думают, будто он… он сам употребил это слово – «ничтожество». А дядя Морис сказал: «Если вы друг мистера Райнгера, я буду рад вам, как никому другому». Понимаете, на него совсем это не похоже.
– Похоже даже больше, чем вы думаете.
Она опустила руки и повернулась к нему:
– Я не понимаю.
Он рассказал ей – но только про обвинение, и добавил:
– Садитесь, дайте мне объяснить, потому что… это касается вас. И это касается Луизы. Вы будете откровенны со мной?
– Да, кроме одного момента… Это не имеет отношения к убийствам.
Она смотрела на него, дерзко запрокинув голову, но он видел, как у нее дрожат плечи, поднимается и опускается грудь.
– Нет! – сказал она вдруг почти истерическим тоном, когда он сделал шаг вперед. – Вот что я имела в виду, когда сказала, что не могу быть откровенна с вами во всем. Не сейчас! Не сейчас. Понимаете? Я мерзкая, маленькая… не знаю! Расскажите мне про Мориса. Это будет честно.
– Морис, – произнес Беннет, получая удовольствие от того, как резко прозвучало презираемое им имя, – обвинил Райнгера в убийстве Марсии. Я вам уже рассказывал. И я собирался спросить, действительно ли вы считаете, что Луиза ходила в павильон. Потому что, по словам Мориса, это было именно так. Присядьте. Вас это беспокоит.
– Вы действительно полагаете, что Райнгер… А что об этом думает этот ваш сыщик, умеющий видеть сквозь стены?
– Вот этого я не понимаю. Единственное, о чем он сказал мне, причем совершенно серьезно, – что Райнгер мог такое сделать. Но я сомневаюсь, что он верит…
– В том-то и дело. Райнгер стал подбивать к вам клинья вчера вечером, и Марсия это заметила. Ей это не понравилось. Она любила, чтобы мужчины плясали вокруг нее, словно марионетки, и бывала не в духе, едва только кто-то из них начинал смотреть в сторону, вы сами это признали. Вы помните, как сказали нам, что Марсия с ним заговорила, и он ответил: «Вы серьезно?» По словам Мориса, это было приглашением в павильон вчера ночью.
Глаза Катарины расширились и тут же сузились. Она вспыхнула:
– Когда я увидела Райнгера на лестнице в полвторого и он сказал: «Можете забыть, о чем я вас просил сегодня, у меня есть дела поинтереснее», на самом деле он имел в виду, что позже пойдет в павильон. Так?
– Да. Но Морис считает, что она приглашала Райнгера не на любовное свидание, хоть Райнгер и не знал этого. Она приглашала его туда, чтобы вместе с вашим дядей Джоном – успокойтесь, я ничего против него не имею – они могли загнать Райнгера в угол и, если понадобится, свернуть ему шею…
– Но зачем?
– Потому что это Райнгер подбил Эмери рассказать лорду Канифесту о браке. Марсия знала, что справится с Эмери, но Райнгер все усложнил, он играл на нервах у Эмери, и это он отправил его к лорду Канифесту. Да, за всем этим стоит Райнгер, и не важно, обвиняем мы его в убийстве или нет. До Марсии дошли слухи, что кое-кто проболтался. Вот почему Джон отправился к Канифесту… – Беннет замялся, и Катарина жестом дала ему понять, чтобы он продолжал. – Джон мог знать, а мог и не знать, что Марсия замужем за Эмери. Эмери считает, что он не знал, но, как бы то ни было, хватило и того, что Канифест уничтожил его заветную мечту о спектакле. И Джону
