более освещенных улиц, коричневый фургон без особых опознавательных знаков. Кажется, наш.
В окно «УАЗа» я увидела, как к зданию музея подъехал блестящий светло-серый «Ламборгини».
Вот и господин Ярцев, подумала я, поспел к шапочному разбору; и лишь усмехнулась, когда моя правота подтвердилась.
Коллекционер оттолкнул что-то объяснявшего ему полицейского, завертелся, обернулся в сторону «УАЗа», беспомощно разевая рот. Кричал, что ли? Если и так, слышно не было.
Дальше машина завернула за угол, музей исчез из поля зрения.
Я откинула голову на подголовник сиденья. Надо воспользоваться передышкой, пока была возможность.
Это явно был еще не конец.
А мне за это еще и денег должны, безучастно вспомнила я. В голове раздался фарфоровый стук-постук соколовских зубов. Я с отвращением нащупала в кармане штанов стерильный пакетик с его резцами.
Соколов сидел напротив меня, молча, прикрыв глаза. Он уже был в наручниках, но без кляпа, хоть Макова и предупредила, что он кусается. Подбородок у пианиста, служителя муз, был наполовину в крови, лицо неподвижное, словно у мертвеца.
Кольцо у Артура Лаврентьевича уже изъяли; и это был единственный момент, когда он попытался оказать хоть какое-то сопротивление. В этот момент я смотрела на него во все глаза. С этого человека все и началось тем вроде бы приятным январским вечером. И сейчас я пыталась узреть – сломлен ли он? Что он вообще чувствует?
Он ведь был в плену у той спецслужбы, был на допросах Маковой. И нашел способ сбежать. Макова на нашей встрече в аэропорту утверждала, что ее коллеги могут действовать и жестче. Но после всего времени, проведенного в компании Антонины Владиславовны, я не могла представить кого-то жестче ее. На то, как у него изымают добычу, она любовалась. И эта же женщина, припомнила я, тем вечером в консерватории аплодировала громче всех и притащила Соколову корзину цветов.
Ничего удивительного, что тогда в «Евразии» Макова за пять минут запугала смирного массажиста Павла и убедила одного из поваров запереть его… где там, в подсобке вроде?
И нет, не хочу и предполагать, что произошло с Павлом, с тур-менеджером Людмилой. И без того ноги в дерьме по самые уши, как выражался один мой коллега.
Меня замутило.
Макова сидела на одном сиденье со мной, и я отодвинулась от нее, насколько было возможно. В голове замелькала мешанина образов. Кафе Гаруник Арамовны, руки Маковой, кладущие на стол папку с компроматом на меня с тем же звуком, с каким ее кулак врезался в зубы Соколова.
Тошнотворный мерзкий хруст перемолотых в кашу жизней…
Я ощутила сырость на щеках и поняла, что плачу. Никаких всхлипов и прерывистого дыхания, просто из глаз потекло.
Один из полицейских, сочувственно крякнув, протянул замусоленную, но нераспечатанную упаковку бумажных платков. Потом опасливо зыркнул на Макову:
– А вы чё, правда из этого… как его… – Он почему-то оглянулся перед тем, как тихо выговорить название спецслужбы.
Макова хмыкнула и повторно продемонстрировала удостоверение. Настоящее, женское.
– А, так вы еще и женщина… – Служивый окончательно растерялся, потом покосился на сидящего рядом с ним задержанного. Соколов ощерился, демонстрируя дырки на месте выбитых зубов. Полицейский, к своей чести, даже не дернулся. – Это вы его так?
– Я, я, – весело и зло заверила Макова и качнула головой в мою сторону: – И она чуть-чуть.
Мне перепал ошарашенный взгляд служивого. Что, парень, первый день на службе? Да, женщины тоже дерутся.
– А, кстати. – Я, уняв слезы, вытащила пакетик с соколовскими зубами и, взяв Макову за руку, вмяла ей в ладонь этот трофей. Даже не прикидывая, как это будет выглядеть со стороны. – Забирайте. Мне не надо.
Антонина Владиславовна криво усмехнулась, тряхнула пакетиком, будто хвасталась, и припрятала «сувенир» за пазуху.
Отвезли нас не куда-нибудь, а в главное отделение полиции. Туда же подтянулись медики для оказания первой помощи, и даже они не смогли приструнить Антонину Владиславовну и уговорить ее полежать хоть полчаса. Она рвалась давать указания, контролировать – словом, пыталась распоряжаться. Свое присутствие на допросе считала само собой разумеющимся.
Это оказалась мучительная ночка. Я была б очень благодарна судьбе, если бы с меня первой взяли показания, да и отпустили домой, хоть бы даже с подпиской о невыезде. Но допрашивали меня последней. И пусть я сидела не в «обезьяннике», а один из знакомых дежурных притащил кофе и бутер с сыром, ожидание это не скрасило.
В довершение всего с законного выходного, да еще и ночью, выдернули Кэпа Алехина: подтвердить личность и полномочия Антонины Маковой. Вот уж, блин, свезло ему тогда в январе. Не думаю, что после тогдашнего он был рад повторно увидеть эту бабу. Хотя, может, сделает скидку на пулевое ранение.
– Господи, Женька, и ты здесь? – Мне он точно не обрадовался. – Опять? От какого хрена вообще…
– Я тебя тоже очень рада видеть. – Я отхлебнула безвкусного жидкого кофе из пластикового стаканчика.
Дача показаний, воззвала я к мирозданию. Дача показаний – и все. На этот раз точно все. Ну, пожалуйста.
Куда там. После меня еще и Арцаха вызвонили. Это было неудивительно: Макова, не скрываясь, озвучила список участников, скрыв лишь Руслана.
На брифинге она утверждала, что с местными властями все улажено. Но, не исключая вероятности постоперационного «урегулирования разногласий», строго-настрого запретила упоминать Руслана при даче показаний. Его роль при осуществлении операции была труднообъяснима, вызвала бы непонимание, ненужные сложности. И это если не принимать во внимание, что речь шла о ребенке.
Слава богу, что про роль Василисы во всей этой истории объяснять предстояло не мне.
«Неунывающий армянин» (так Варданян иронически прозвал сам себя еще со времен нашего знакомства) был устал и по-прежнему мрачен. Некоторое время мы сидели в коридоре друг напротив друга, он бездумно постукивал пальцами по футляру с камерой.
– Вы как, Евгения?
– Не ранена. Но меня будто на фарш провернули. – Я выкинула стаканчик в урну и не попала. Пришлось вставать. – Старею, должно быть.
– А я вот себя изнасилованным чувствую, – признался он.
Я оглянулась на дежурного.
– Может, вам полегчает, если скажу, что Антонина словила от пианиста пулю в ногу. А еще он чуть не отгрыз ей руку. Она в ответ зубы ему выбила, передние, четыре штуки. У меня они были с собой в пакетике, но я ей отдала.
– И правильно сделали. – Варданян криво ухмыльнулся, потер вспухшие от недосыпа красные веки. – Не знаю, как вы, а я после этого в запой. На неделю. Зальюсь бабулиным абрикосовым самогоном по самые журналистские зенки.
– Побойтесь за печень, Арцах Суренович… – вяло отшутилась я.
Его вызвали, он встал, и я протянула
