– И у вас, позвольте заметить, работа не из легких. Мне один раз довелось побывать в качестве понятого при обыске.
– Вы вспомнили, наверное, обыск у соседа, Дымова?
– Совершенно верно,
– Ну и как он, образумился?
– Утверждать не берусь. Не знаю. Но пьет.
– Часто?
– Довольно часто.
– Чего же так?
– Река с ручья начинается, а пьянство – с рюмки.
– Да. На какие же средства он пьет?
– Шабашничает.
– Разве постоянно не работает?
– Работает в пожарке. Сутки там, трое свободен.
– Вон как. И жена не может с ним сладить?
– Что вы! Не раз из дому убегала из-за драк.
– А дети?
– У них только сын. Его он не трогал. Пить учил. Посадит на колено и – «Санька, пей!»
– Ну и как, Санька пьет?
– Представьте, нет. Мы с ним нашли простой выход: по моему совету он поступил учиться не в наше училище, а в Пересветское. Дома бывает редко.
– Правильно решили. Дымов мог сына загубить.
– Совершенно верно. Меня это же беспокоило.
– Мать не возражала?
– Наоборот – рада.
– Трудная семья.
– Не семья, а Федот…
Чем больше говорили Погодин и Илья Ильич, тем больше проникались симпатией друг к другу. Расстались они как давно знакомые люди.
В тринадцатом доме, с прогнувшейся крышей и трещинами на бревнах, жили Дымовы. Ветер покачивал открытую калитку, она скрипела. Как только Погодин шагнул во двор, навстречу лениво выбежал белый пес. Погодин остановился. Пес ткнулся заспанной мордой в штанину и направился обратно под старый навес.
Лейтенант миновал сени, постучал в дверь. Не дождавшись ответа, дернул ручку на себя. Дом оказался пустой. На кухне, под столом, накрытым истертой до дыр клеенкой, валялись две пустые бутылки из-под плодово-ягодного вина. В комнате на подоконнике хрипел репродуктор. Постель на синей металлической койке измята. Похоже, на ней кто-то недавно спал. Погодин вышел.
В соседнем доме – номер одиннадцать, – где жила одинокая пожилая женщина, Погодин спросил:
– Где же Дымовы? Дом открыт, а их нет.
– Марья на работе, а Федот с утра опохмеляется. Не прохватило небось, вот и подался еще промышлять.
– Часто пьет?
– Испился, Поглядели бы на него!
– Где же деньги берет? Поди, опять воровством занимается?
– Вроде не должен. Нельзя ему в колонию попадать.
– Почему? Женщина рассмеялась.
– А таким там худо. Он же на мокрую курицу похож. Приходил тут как-то один тип, спрашивал: «Где Дымов?» Отвечаю: «Дымовых нет». – Сказал: «Передай, что приходил Крысало, велел возвратить долг».
Уточнив приметы неизвестного, Погодин перевел разговор на сына Дымова – Саньку. Женщина поахала, пожалела Саньку, повторила то, что Погодину уже было известно, и со вздохом вымолвила:
– Как бы не свихнулся парнишка. По характеру бойковатый. И дружки его мне не нравятся.
– Чем же они не нравятся?
– Шпанята – видать сову по полету.
– Да? И много их?
– Двое приезжали.
– Не здешние, что ли?
– Из того же училища, где Санька учится. Светляк какой-то и Крот.
– Но Санька, кажется, парень не испорченный?
– А я и не хаю. Только опасно, когда водится со шпаной. Объездят они его, сделают ручным… Говорила ему. Улыбается: «Что вы, тетя Даша! На худое не пойду». Чужой он мне, а душа болит.
– Да-а, – выдохнул Погодин и нахмурился.
Таким он и ушел от тети Даши. Покурил у калитки. Потом пересек тихий переулок, скрылся во дворе нового пятистенка, где, по словам тети Даши, жил пенсионер, бывший старшина милиции Сорокин Федор Константинович.
– Где-то я тебя видел? – говорил Сорокин после того, как Погодин представился.
– Я бывал здесь. А к вам завернул за помощью, Федор Константинович.
– За помощью, значит.
– Да .
– Тогда, значит, выкладывай, кто интересует и почему? Люблю разговор открытый.
– Дымовы. Оба. По делу о краже из магазина…
– По-моему, зря ты тут ковыряешь. Санька на кражу не пойдет, сызмальства его знаю. Федот, значит, тоже не пойдет, одряхлел. А потом, посуди сам: на кой лешак ему часы и бусы? Вино бы мог спереть…
– Против них у нас имеются кое-какие улики. Пока, правда, не проверенные…
– Я тебе вот что скажу: поговори с Санькой – если что знает, все расскажет. Но сомневаюсь я, чтобы он украл. Здесь что-то другое.
Сорокин проводил Погодина до ворот, негромко сказал:
– Ежели будут, значит, какие затруднения, – заходи. Я Саньку увижу и сам с ним потолкую.
– Ладно, – пообещал Погодин и вышел в переулок.
Он шел медленно, обдумывая все, что ему стало известно о семье Дымовых. Не доходя до широкой улицы, остановился, вытянул из кармана пиджака блокнот, авторучку. Короткая запись гласила: «Федота Дымова разыскивал Крысало. Кто он? Установить личность. Санька – Светляк – Крот. Выяснить…»
Скоро он был в кабинете участкового. По веселому блеску глаз и по тому азарту, с каким Колокольчиков потирает ладони, поднявшись из-за стола, Погодин понял: есть хорошие вести.
– Вот так, Николай Иванович, – торопливо начал Колокольчиков, хлопнув ладонями. – Кое-что проясняется и подтверждается.
– Что именно? – Погодин опустился на стул, разминая папиросу. Колокольчиков сунул руку в стол и в его поднятой над головой руке Погодин увидел часы на черном ремешке и желтые бусы.
– Вот они!.. Их подарил Маше Санька Дымов. Номер часов совпал с номером паспорта. В магазине был Дымов…
– Пока не допросим Саньку, не соглашусь с твоей версией, – сказал Погодин, стряхивая пепел в зеленую пепельницу.
– Не понимаю.
– Понимать нечего, Дима. Все проще пареной репы. Я ведь тоже
не зря ходил и верю тем людям, с которыми разговаривал. Их мнение: Санька не мог пойти на преступление.
– А Федот?
– И он не мог…
Эти слова Погодин произнес с такой интонацией в голосе, что Колокольчиков насторожился.
– Значит, надо ехать в Пересветское училище и допрашивать Саньку?
– Да, Дима. Ну-ка погляди расписание поездов: когда будет ближайший?
– Так знаю. – Колокольчиков взглянул на часы. – Через два часа.
– На нем и поедем. А сейчас пойдем пообедаем.
Пересвет – станция небольшая. Мимо нее без остановки пролетают скорые, на две минуты задерживаются некоторые пассажирские дальнего следования, и лишь неторопливые пригородные поезда останавливаются на пять минут.
Легко спрыгнув с подножки, Погодин раскурил папироску, поглядел по сторонам. Поезд, мягко набирая скорость, пошел дальше. С грохотом пролетел последний вагон. Редкие пассажиры двинулись через железнодорожные пути – туда, где белели длинные корпуса училища.
Сотрудники милиции без труда отыскали вход в здание.
Очистив подошвы туфель о деревянную решетку, поднялись на широкое крыльцо. В раскрытых дверях появилась женщина в черном халате.
– Простите, директор у себя? – спросил Погодин, уступая дорогу.
– Вроде, – на ходу обронила женщина, перешагнув через ступеньку
За массивным столом с точеными ножками сидел тучный мужчина лет пятидесяти. Густые жесткие волосы, остриженные «под бобрик», изрытое оспой лицо не вызывало симпатий. Углубившийся в какую-то бумагу, директор продолжал писать, не взглянув на вошедших даже тогда, когда услышал: «Здравствуйте». В ответ молча кивнул. Еще по дороге в училище Погодин узнал имя, отчество директора. Время торопило, и поэтому Погодин сказал:
– Мы к вам, Агафон Романович!
– Ну, – буркнул в ответ директор, продолжая писать. – Слушаю.
– Мы из уголовного розыска. – Погодин показал удостоверение.
– А? – Парамонов взглянул на красные корочки. – Садитесь. Я скоро. Пока мысли не ослабли.
Закончив писать, Агафон Романович отодвинул в сторону бумагу.
– Ну, я готов. Говорите, кого вызвать: из настоящих или из выбракованных? Не удивляйтесь. Это мой личный код.
Парамонов говорил уверенно и отрывисто, будто поштучно выкладывал слова на широкий стол.
– «Выбракованных», пожалуйста, расшифруйте, – серьезно попросил Погодин, разглядывая широкие брови собеседника.
– Это те, которые прибыли к нам из города, их школа выбраковала за явную неуспеваемость и нарушения, то есть отчислила. Их трое: Крестов, Лапочкин, Куранов.
– А Дымов, Александр Дымов, у вас учится?
– Есть такой, – ответил Парамонов после короткой паузы.
– Он не близок к «выбракованным»? – спросил Погодин.
– Дымов числится у меня в числе хороших, хотя вьется иногда около Лапочкина и Куранова. У преподавателей к нему претензий нет
– Нам можно с ним поговорить?
– Пожалуйста! – Парамонов тряхнул головой, завел руку за спину, большим пальцем нажал кнопку, черневшую на белой стене.
