вела школьный кружок рисования. Изредка иллюстрировала книги, пару раз в год соглашалась продать картины. Проживала по одному адресу последние тридцать пять лет.
«Женщина устойчивых привычек», – одобрительно подумал Сергей.
Он подхватил напарника возле станции метро. В пути Макар рассказал о том, что узнал от своего последнего собеседника.
– Эту информацию, безусловно, нужно перепроверить, – закончил он. – Но если она правдива, Тарасевич – мошенник. Сколько других клиентов не заподозрили подмены?
– Или случай Ефременко был единственным, – возразил Сергей.
– Может быть, и так. В деле по его убийству есть что-то новое?
– Версия о связи с Имперским союзом не рассматривается, – с огорчением сказал Бабкин. – Но меня порадовало, что следователь не пытается свалить его смерть на случайного наркомана, которому ювелир подвернулся под руку. Он отрядил ребят на проверку камер в соседних дворах. Отрабатывают предположение, что убийца должен был где-то переодеться. Как минимум – стащить с себя куртку, свернуть и выбросить. Даже в Москве человек в окровавленной одежде привлекает к себе внимание. Я поговорю со следователем, расскажу ему, что ты выяснил.
Илюшин помолчал, барабаня пальцами по двери.
– Тарасевич интересовался ходом нашего расследования, – сказал он наконец. – Откуда он вообще узнал об украденных картинах?
– Куприянова рассказала.
Макар взглянул на него:
– Это утверждение или предположение?
– Версия. Она ведь приезжала к нему незадолго до смерти. Обсуждала дизайн ювелирных изделий.
Макар перестал барабанить и вытащил телефон:
– Это легко проверить…
Он позвонил Куприяновой. Бабкин объехал пробку, одним ухом слушая их разговор и думая, что Илюшин прав: интерес Тарасевича к краже более чем странен. А если учесть, что ювелир был знаком с членами союза…
Макар закончил разговор и повернулся к нему:
– Майя отрицает, что упоминала о картинах. По ее словам, речь у них шла только о технической стороне дела, которое они вдвоем собирались реализовать.
– Тогда откуда Тарасович узнал о краже? От Ульяшина?
– Нет, не от него. Ульяшин высказался однозначно.
– Хм… Остается только Колесников?
– Или мы не знаем кого-то еще, с кем общался Тарасевич. Нужно прошерстить все его телефонные звонки как минимум за последние десять дней… Черт, до чего же все медленно делается!
– Не все сразу. – Бабкин подъехал к Дому творчества и виртуозно припарковался на свободное место, куда, на первый взгляд, не поместилась бы даже «Ока».
Сначала высыпали наружу дети лет семи-восьми. За ними неспешно вышли родители и няни. Наконец, показалась сама Клюшникова.
– Ну прямо Джек Воробей в женском обличье, – тихо сказал Бабкин.
– Капитан Джек Воробей, – поправил Макар.
– Жуткая ты все-таки зануда…
Длинное черное пальто подметает асфальт. На голове – желтая бандана, из-под которой свисают десятки косичек. Фаина была с пустыми руками, без сумки.
Илюшин захлопнул дверь машины.
– Фаина Серафимовна, мы с вами встречались, здравствуйте. Помните – у Ломовцева?
Бабкин держался чуть в отдалении, дожидаясь, пока напарник наладит контакт. К женщинам, старикам и детям они всегда первым выпускали Макара.
Маша однажды заметила, что если бы они были собаками, то Сергей стал бы мастифом, а Илюшин – хаски.
Бабкин потом погуглил обоих. Страшно возмущался. От любимой жены удара ножом в спину он не ожидал. Надо же, брыли! У него никаких брылей даже близко не намечается. И Макар ни разу не похож на эту голубоглазую симпатягу в мехах.
– Я вас, конечно же, узнала, – донесся до Сергея голос Фаины. – Каждый человек, которого я встречаю, остается в моей памяти, словно мушка в янтаре.
Сергей подумал, что с учетом возраста Клюшниковой в янтаре должны скопиться целые колонии мух.
Он аккуратно приблизился.
– Вы не откажетесь уделить нам немного времени? – Макар был сама любезность. – Простите, что мы без предупреждения. Нам не удалось до вас дозвониться.
– Я никогда не беру с собой телефон. И на звонки отвечаю крайне редко. Мне претит служить черной коробочке. Посмотрите на бедных детей: они проводят часы, уткнувшись в сотовые! Я сбросила с себя этот морок. Ни звонков, ни переписок. Я читаю, что мне присылают, но отвечаю исключительно по почте.
– Почте России? – ляпнул Сергей и заслужил тычок от Макара.
– Зачем же! У меня есть электронный почтовый ящик. Но нынешние телефоны – это всеобщая беда! Мы стали зависимы от них. Я не желаю вносить свой вклад в оглупление населения. Домой я вас не позову, – продолжала Фаина. – Ваши ауры мне не по душе. Я избирательно отношусь к тем, кто пересекает порог моей квартиры.
Она мелко семенила, обходя лужи. Илюшин шел рядом, Бабкин – в шаге позади.
– И о чем же вы хотели со мной поговорить? О Бурмистрове, надо полагать? Паша мне рассказал, что случилось.
– Ульяшин?
– Да, мы давно с ним дружны. Вы думаете, я имею отношение к краже картин? – Она остановилась.
– А вы не имеете? – спросил Макар, глядя на нее сверху вниз.
– Мой жизненный принцип – не множить зла! – объявила Клюшникова. – Никогда, ни в чем. Не отвечать злом на зло, уходить от него, как от проклятия, ибо совершенное нами зло и есть проклятие. Суть библейского принципа «подставь вторую щеку» именно в этом. Позволь злу закончиться на тебе. Дай цепочке прерваться. И тем самым облегчи ношу мира и человеческую. Вот какую философию я исповедую всю сознательную жизнь.
– Быть может, вы выбрали эту спасительную философию, поскольку не в состоянии отомстить Бурмистрову? – спросил Макар.
Фаина не обиделась, только усмехнулась.
– Это не так сложно, как вам кажется, молодой человек. У каждого есть уязвимое место. Достаточно угадать его – и в твоих руках игла, которой можно ткнуть врага. Но это, повторяюсь, дурно. Я учу детей никогда так не поступать. Грош цена мне как педагогу, если я сама не следую тем заветам, что им внушаю…
– Я думал, вы учите их рисовать.
– Любой хороший педагог шире своей специализации.
– И в чем же слабое место Бурмистрова? – спросил Сергей.
Клюшникова помолчала, наклонив голову, будто прислушивалась.
– Вера только в себя, – сказала она наконец и обернулась к Бабкину. – Этот несчастный человек убежден, что его способ жить, любить, чувствовать и есть единственно возможная норма. А все прочие, отличающиеся от него, либо глупы, либо нездоровы. Его эмоциональный спектр очень узок. Обратите внимание, до чего бедна, скудна его палитра! Бурмистров совсем не чувствует цвета, потому что цвет – он не здесь… – Клюшникова постучала пальцем по виску. – Он – здесь. – Она положила руку на сердце.
– Кто желал зла Бурмистрову? – помолчав, спросил Макар.
Фаина снова двинулась по аллее.
– Откуда же мне знать, – сказала она. – Я не имею дела ни с кем, кроме Паши и Андрея Колесникова, а они люди совсем другого склада. Я не множу зло, как я вам сказала. У меня самая безобидная работа в мире: учить детей! Я обучаю их понимать красоту и выражать себя. Есть совсем немного достойных профессий… Выращивать растения. Излечивать больных. И еще дрессировка собак, но ни в коем случае не на принуждении, нет, нет и нет! Принуждение – это
