Скучно… Копатель выключает телевизор. Реклама собачьего корма с хорошенькими щенятами нравится ему гораздо больше. И реклама автомобилей.
Копатель вызывает службу передачи телефонных сообщений, набирает свой код. Женский голос отвечает, что на его имя новых сообщений не поступало. Значит, пришло время сделать так, как велел тот, кто ему приказывает.
Он берет перчатки с бороздками на тыльной стороне пальцев. И запах приводит на ум что-то из прошлого, что именно – он не помнит. Он надевает перчатки из латекса, когда вставляет патроны в обойму «узи». Он носит кожаные перчатки, когда открывает двери, нажимает на спуск и смотрит, как люди падают, словно листья в лесу.
Копатель застегивает темное пальто. Он кладет оружие в сумку со щенятами, туда же опускает заряженные обоймы.
Выйдя из номера, Копатель тщательно, как положено, запирает дверь на ключ. Копатель все делает так, как положено. Ешь суп. Запри дверь. Найди новую яркую сумку для покупок. Такую, на которой щенята.
«Почему со щенятами?» – спросил Копатель.
«Так надо», – ответил тот, кто ему приказывает.
Ясно. Такую он и купил.
Сидя в сером вращающемся кресле, которое много лет тому назад он же и реквизировал у другого отдела, Паркер Кинкейд шесть раз перечитал документ. Тщательно изучил синтаксис – последовательность предложений, грамматические обороты, общие конструкции. Начал проступать образ автора письма – внутренний мир того, чье тело лежало в морге ФБР.
– Вот и он, – произнес Тоуб Геллер, подавшись к монитору. – Психолингвистический портрет из Квонтико.
«Данные говорят о том, что неизвестное лицо – иностранец, но проживает в Америке два или три года. Недостаточно образован. Коэффициент умственного развития равняется 100 пунктам плюс-минус 11. Содержащиеся в документе угрозы не имеют аналогов, зафиксированных в базах данных. Однако язык документа содержит угрозы, связанные с обогащением путем шантажа и актами терроризма. Рекомендуется считать это лицо крайне опасным».
Геллер распечатал копию и передал Паркеру. Тот скомкал листок и выбросил его в мусорную корзину.
– Что… – начала Лукас, но Паркер ее оборвал:
– Они правы лишь в одном – этот тип и вправду крайне опасен. Никакой он не иностранец, а его умственный коэффициент зашкаливает за 160.
– С чего ты взял? – поинтересовался Кейдж, указывая на письмо шантажиста. – Мой внук и то пишет грамотней.
– Был бы он глуп, – заметил Паркер, – все было бы не так страшно. – Он постучал пальцем по фотографии преступника. – Европейские корни – да, но, вероятно, в четвертом поколении. Блестящий ум, прекрасное образование в частной школе, думаю, большой опыт работы с компьютером. Да, и еще – законченный тип социопата.
– А это вы с чего взяли? – не без ехидства спросила Лукас.
– Оно мне рассказало, – ответил Паркер, указав пальцем на письмо.
– Но иностранцы именно так и разговаривают, – возразил Кейдж, – «я есть знающий», «заплотете для меня».
– «Я есть знающий» и «заплотете для меня», разумеется, звучит на иностранный манер. – Паркер указал на фрагменты текста. – Сочетание формы глагола «быть» с причастием настоящего времени характерно для центральноевропейских языков и языков с германо-индоевропейской корневой основой. Скажем, для немецкого, чешского или польского. А вот сочетание «заплатить для меня» в этих языках не встречается. Их носители скажут так, как говорим мы, – «заплатить мне». Такая предложная конструкция более свойственна языкам азиатским. Он понатыкал «иностранные» фразы, чтобы нас одурачить.
– Не знаю… – начал Кейдж.
– Посмотрите, как он попытался это сделать, – стоял на своем Паркер. – Все обороты собраны кучно, словно он решил подбросить ложные «ключи» одним махом и двигаться дальше. Если б его родным языком и вправду был иностранный, он проявил бы больше последовательности. Взгляните на последнее предложение – он возвращается к нормальной английской конструкции: «Один я это знаю». И никаких тебе «Я есть знающий».
– А как быть с часами? – спросил Харди. – Он потребовал выкуп к двенадцати ноль-ноль. Так обозначают время в Европе, а из американцев – только военные.
– Еще одна обманка. До этого он называет часы по-нашему, там, где пишет, когда Копатель нанесет новые удары: «…в четыре, 8 и в Полноч».
– Ну, – высказался Арделл, – пусть он и не иностранец, но все равно тупой. Полюбуйтесь, сколько ошибок.
– Липа, – ответил Паркер.
– Но самая первая строчка, – возразила Лукас. – «Конец грянет». Он имел в виду «Конец грядет», но…
– Как раз эта ошибка не выдерживает проверки логикой. Бывает, говорят «суть да дело», хотя правильно говорить «суд да дело», но в этом есть своя логика. Однако «конец грянет» – чистой воды бессмыслица, и грамотность тут ни при чем.
– А как быть с орфографическими ошибками? – спросил Харди. – С прописными буквами и знаками препинания?
– С орфографией? – переспросил Паркер. – Взгляните на предложение «…его ни остановить». «Ни» и «не» – омонимы, слова, которые произносятся одинаково, но пишутся по-разному. Здесь должно было стоять «не». Большинство людей делают такие омонимические ошибки, когда быстро пишут, например набирают текст на компьютере или печатают на машинке. При этом они автоматически исходят из звучания слова, а не из написания. На письме от руки такие ошибки бывают редко. Что до прописных букв, их неверно используют, лишь когда для этого есть какие-то логические основания, скажем когда речь идет о таких категориях, как искусство, любовь или ненависть. Порой при обозначении рода занятий, должности или титула. Нет, автор письма просто хочет внушить нам, что он глуп, но он вовсе не глуп.
– Он, похоже, сперва неправильно написал слово «арестуют» и зачеркнул его. Что вы думаете? – спросил Харди.
– Выглядит именно так. А знаете, что он написал сначала? Я проверил текст в инфракрасном излучении.
– И что?
– Просто каракули. Ничего он не написал, он только хотел нам внушить, будто затрудняется написать это слово.
– Но зачем он любой ценой хотел нас уверить в собственной глупости? – спросила Лукас.
– Чтобы заставить нас искать либо тупого американца, либо иностранца чуть поумней. И чтобы мы все время его недооценивали. Конечно, он очень умен. Чего стоит одно место, где он велел оставить деньги.
– Место? – переспросила Лукас.
– Вы имеете в виду Гэллоуз-роуд? – подхватил Арделл. – Чего же в этом такого умного?
– Ну… – воззрился на агентов Паркер. – Вертолеты.
– Какие еще вертолеты? – спросил Харди.
– Разве вы не проверяете заказы на вертолеты?
– Нет, – ответила Лукас. – Не видим смысла.
– Поле, где следовало оставить деньги, неподалеку от какой-то больницы, верно?
– От фэрфакской больницы, – утвердительно кивнул головой Геллер.
Лукас выругала себя за недогадливость.
– Там есть площадка для вертолетов. Преступник выбрал это место, чтобы группа наблюдения привыкла к мельтешению вертолетов. Он заказал вертолет, намереваясь приземлиться, забрать деньги и улететь.
– Я об этом даже и не подумал, – с горечью признался Харди.
– Никто из нас не подумал, – заметил Арделл.
– У меня есть приятель в Федеральном управлении гражданской авиации, – сказал Кейдж. – Попрошу-ка его позвонить туда-сюда.
Паркер поднял глаза на часы:
– Обращение Кеннеди к чему-нибудь привело?
Лукас набрала номер, с кем-то переговорила и положила трубку.
– Было шесть звонков. Все от психов. Ни один не знал о крашеных пулях.
Дверь распахнулась, и появился Тимоти, тот самый курьер, что доставил письмо.
– Я принес материалы от коронера.
Лукас взяла отчет и передала Харди, чтобы тот зачитал вслух. Детектив прочистил горло и начал:
– «Белый мужчина примерно сорока пяти лет. Рост – метр восемьдесят шесть. Вес – семьдесят восемь килограммов. Особые приметы отсутствуют. Из ювелирных изделий одни наручные часы „Касио“ с будильником. – Харди поднял глаза: – Обратите внимание: будильник поставлен на четыре, восемь и полночь. – И вернулся к отчету: – Одежда. Синие джинсы без обозначения фирмы. Ветровка из синтетического волокна. Рабочая рубашка из универмага „Джей-Си Пенни“. Нижнее белье марки „Жокей“. Хлопчатобумажные носки. Кроссовки из универмага „Уол-март“. Сто двенадцать долларов, немного мелочи. Кирпичная крошка в волосах. Грязь под ногтями. Содержимое желудка: кофе и говядина (вероятно, дешевый стейк), поглощенные в последние восемь часов». Вот и все.
