Мегрэ подсчитал, что комиссару понадобится около двенадцати минут, чтобы прочитать его рапорт и показания Минара. Прошло двадцать минут, а его до сих пор не вызвали, лишь легкий щелчок свидетельствовал о том, что его шеф связался с кем-то по телефону.
Кабинет Ле Брета отделяла от зала комиссариата дверь с мягкой обивкой. Из-за нее едва доносился приглушенный звук голосов.
Возможно, Ле Брет звонил Ришару Жандро, в гостях у которого так часто бывал?
Дверь приоткрылась без звонка.
– Мегрэ!
Хороший знак? Плохой знак?
– Входите, голубчик.
Прежде чем сесть за стол, комиссар несколько раз прошелся по комнате, дымя сигаретой. Наконец, он положил руку на стопку документов и, словно подыскивая слова, вздохнул:
– Я прочел это.
– Да, господин комиссар.
– Вы сделали все, что посчитали нужным. Ваш рапорт предельно четок и подробен.
– Спасибо, господин комиссар.
– Там даже есть упоминание обо мне.
Он жестом остановил Мегрэ, который открыл было рот.
– Я ни в чем вас не упрекаю, напротив.
– Я попытался как можно точнее записать все, о чем говорилось.
– Насколько я понял, вы осмотрели весь дом.
– Да, меня водили из комнаты в комнату.
– Значит, вы смогли убедиться, что ничего необычного там нет.
– В комнате, на которую указал Жюстен Минар, тюлевую занавеску прищемило оконной рамой, словно кто-то поспешно захлопнул окно.
– Но ведь это могло случиться когда угодно, не так ли? Нет никаких доказательств, что занавеска не пребывала в таком положении уже несколько дней.
– Отец, месье Фелисьен Жандро-Бальтазар, выглядел очень взволнованным, когда увидел меня в доме.
– Вы написали «испуганным».
– Мне так показалось.
– Я лично знаком с Жандро и встречаюсь с ним несколько раз в неделю в клубе.
– Я знаю, господин комиссар.
Комиссар был красивым мужчиной, очень породистым, и его можно было увидеть на всех светских мероприятиях, поскольку он женился на одной из самых богатых наследниц Парижа. Возможно, именно поэтому, несмотря на свой образ жизни, он заставлял себя регулярно работать. Его веки были покрыты тонкими морщинками, глубокие «гусиные лапки» залегли вокруг глаз, и, возможно, этой ночью, как и многими другими ночами, он спал не больше Мегрэ.
– Позовите Бессона.
Это был единственный инспектор, который остался в комиссариате, пока продолжался королевский визит.
– У меня для вас небольшое задание, старина Бессон.
Он переписал на листок бумаги имя и адрес флейтиста Жюстена Минара.
– Соберите-ка мне информацию об этом господине. Чем быстрее, тем лучше.
Бессон взглянул на адрес, обрадовался, что это находится в пределах Парижа, и пообещал:
– Уже бегу, шеф.
Оставшись вдвоем с Мегрэ, комиссар едва заметно улыбнулся и вполголоса произнес:
– Ну вот. Думаю, пока это единственное, что мы можем сделать.
Сидя за своим черным столом, Мегрэ впервые за все время чувствовал невероятное раздражение, просматривая замусоленные бумаги, выслушивая жалобы консьержей и объяснения уличных торговцев.
В голову ему приходили самые радикальные решения – например, немедленно подать заявление об отставке.
Значит, по мнению комиссара, единственное, что возможно сделать, – это собрать сведения о флейтисте! Почему бы сразу не арестовать его и не выбить нужные показания?
Мегрэ также мог бы позвонить «большому боссу» или отправиться к нему на прием, поскольку он был лично знаком с Ксавье Гишаром, начальником сыскной полиции. Тот часто проводил отпуск неподалеку от родной деревни Мегрэ в Аллье и когда-то дружил с его отцом.
Он не то чтобы покровительствовал Мегрэ, но незаметно наблюдал за ним издалека – или, точнее, сверху – и, судя по всему, именно он в течение четырех лет без конца переводил Мегрэ из отдела в отдел, чтобы тот быстрее разобрался во всех тонкостях профессии полицейского.
«Минар – не сумасшедший. И он не был пьян. Он видел, как распахнулось окно. Он слышал выстрел. А я собственными глазами видел масляные пятна на мостовой».
Он все это выскажет, не выбирая выражений. И потребует…
Неожиданно в его голове родилась одна мысль, и он вышел из комнаты, спустился на три ступеньки и вошел в дежурку, где полицейские в форме играли в карты.
– Скажите, бригадир, все дежурившие ночью сдали свои рапорты?
– Нет, еще не все.
– Мне нужно, чтобы вы задали им один вопрос. Видел ли кто-нибудь из них в нашем квартале «Дион-Бутон» между полуночью и двумя часами? На водителе была серая кожаная куртка и большие очки. Сидел ли еще кто-нибудь в машине, неизвестно.
Тем хуже для комиссара! «Любое начатое расследование или наблюдение…»
Он прекрасно изучил теорию. В сущности, следствие ведет он, будь то Бальтазар или не Бальтазар.
К полудню его стало клонить в сон, но время обеда еще не подошло. В глазах словно застрял песок. Он по два раза задавал посетителям один и тот же вопрос.
Вернулся Бессон, от усов которого пахнуло абсентом, наводя на мысль о прохладном бистро или рассеянном свете террасы какого-нибудь кафе на бульваре.
– Шеф у себя?
Тот уже уехал, и Бессон сел составлять свой рапорт.
– Бедолага! – вздохнул он.
– Кто?
– Музыкант.
И Бессон, пышущий здоровьем мужчина с нежной, сияющей кожей лица, продолжил:
– Во-первых, у него туберкулез, а в этом веселого мало. Уже два года его пытаются отправить дышать горным воздухом, но он ничего и слышать не желает.
Со стороны площади Сен-Жорж раздался стук копыт. Утром у Дома инвалидов состоялось торжественное построение, и теперь войсковые части различных казарм возвращались в свои кварталы. Город по-прежнему был взбудоражен: знамена, мундиры, военные оркестры, разряженные важные особы, торопящиеся к Елисейскому дворцу, где их ждал большой официальный обед.
– Они живут в двухкомнатной квартире с окнами во двор, на шестом этаже без лифта.
– Вы к ним поднимались?
– Нет, поболтал с угольщиком, живущим в их доме, затем с консьержкой, которая оказалась моей землячкой. Каждый месяц она получает жалобы от жильцов: он целыми днями играет на флейте, распахнув окна. Консьержке он нравится. Угольщику тоже, хоть флейтист и задолжал ему за два или три месяца. Что касается его жены…
– Вы ее видели?
– Она проходила мимо, когда я сидел у консьержки. Крепкая брюнетка с огненным взором. В стиле Кармен. Не вылезает из пеньюара и стоптанных туфель, обожает таскаться по окрестным лавочкам. Ходит к гадалкам. Постоянно бранит своего мужа. Консьержка даже утверждает, что она его бьет. Вот бедняга!..
Бессон с трудом вывел несколько фраз, поскольку не был силен в составлении рапортов.
– Я сел на метро и отправился к его шефу в ресторан «Клиши». Там тоже все чисто. Он не пьет. На работу приходит за пять минут до начала. Со всеми любезен, и кассирша его обожает.
– Где он был сегодня утром?
– Не знаю. Но не дома. Консьержка мне сказала бы.
Мегрэ вышел из комиссариата, чтобы съесть пару яиц вкрутую и выпить кружку пива в небольшом баре на площади Сен-Жорж. Когда он вернулся, то увидел на своем столе записку от бригадира.
«Полицейский Жюллиан заметил машину «Дион-Бутон» в половине второго ночи стоящей на улице Мансар напротив дома номер 28. В машине никого не было, кроме шофера, приметы которого совпали с указанным описанием. Автомобиль стоял на улице Мансар около десяти минут, после чего направился в сторону улицы Бланш».
Под часами прозвенел звонок. Мегрэ поспешно поднялся и открыл обитую дверь. Комиссар уже вернулся, и Мегрэ увидел разложенные на столе страницы своего рапорта с пометками, сделанными красным карандашом.
– Входите, голубчик. Присаживайтесь.
Такой благосклонный прием был редкостью, обычно комиссар оставлял своих сотрудников стоять.
– Полагаю, вы целое утро меня проклинали?
Он тоже был в мундире, но его мундир был сшит лучшим портным с площади Вандом, а его жилеты всегда были самых изысканных оттенков.
– Я внимательно перечитал ваш рапорт. Кстати, очень хороший рапорт, я вам, кажется, об этом уже говорил. У меня также состоялась беседа с Бессоном по поводу вашего друга флейтиста.
Мегрэ набрался смелости.
– Жандро-Бальтазары вам звонили?
– Да, звонили, но вовсе не так, как вы думаете. Ришар Жандро был безупречен. Даже если он совсем немного пошутил над вами и вашим усердием! Вы, вероятно, ожидали жалоб с его стороны? Все совсем наоборот. Думаю, вас не удивляет, что он охарактеризовал вас как хотя и юного, но старательного сотрудника. Именно поэтому он распахнул перед вами все двери.
Мегрэ сидел насупившись, а его шеф смотрел на него с тонкой улыбкой, которая была отличительной чертой всех «скептиков» его круга, всех представителей парижского бомонда, как их обычно называли.
