кого-нибудь?
— Пока что нет.
— Тебе уже тридцать, Дик. Я скоро умру, а внуков так и не увижу?
— Не говори так, — поморщился Дик.
— Вечно один ходишь, ни девушки, ни друга…
— Друг у меня появился.
— Да? — оживилась мать. — И какой он?
— Интересный. С ним есть о чем поговорить.
— Как зовут?
— Чип.
— Что за имя такое? Домашнюю зверушку себе завел? — хихикнула Долорес. — А откуда он? Чем занимается?
Дик кашлянул и почесал шею.
— Я же сказал, что с ним интересно.
— И что?
— Это значит, что я не задавал ему этих вопросов. Откуда ты? Чем занимаешься? Где учился? Это спрашивают, когда не знают, что спросить. Так ведь у всех принято?
— Начинается… Не хочу это слушать, — сердито отмахнулась мать. — Все у тебя не как у людей.
— У нас, — выпалил Дик.
— Что у нас?
— У нас все не как у людей. А не у меня.
Долорес схватилась за сердце.
— Я не поняла. Ты пришел, чтобы меня и дальше возбуждать? У меня и так никакого здоровья уже с тобой не осталось…
— Меня нет с вами уже десять лет.
— И что? По моей вине что ли? Это ты у нас одиночка, не можешь жить в семье, все тебя не устраивает…
— Пожалуйста, перестань…
— Слишком гордый, чтобы жить с нами? Просто надо жить по правилам, как во всех нормальных семьях заведено… Тебя никто не выгонял!
— Я разве жалуюсь, что меня кто-то выгонял? — терпеливо спросил Дик. — Я просто напомнил, что меня с вами нет уже более десяти лет… Почему ты обвиняешь меня в проблемах с твоим здоровьем?
— Потому что! — Долорес схватила стакан воды, запрокинула голову и начала жадно пить мелкими глоточками, не сводя при этом выпученного глаза с сына. — Ты сам выбрал жить где попало, значит, тебя все устраивает… Но подумай, сколько денег ты уже отдал в никуда. Аренда стоит бешеных средств. Давно бы купил уже себе нормальную одежду… Да что угодно.
— Да, это обидно, — честно признал Дик. — Но по крайней мере в съемной квартире мне разрешают пользоваться печью и холодильником и не стучат в дверь, когда я чищу зубы, с требованием выключить воду.
— Не поняла? — в быстро поднимающейся груди Долорес заклокотала звенящая угроза. Казалось, перепалки с сыном придавали ей жизненных сил. — О чем это ты? Кто тебе запрещал печью пользоваться, чего выдумываешь?
— Я не выдумываю!.. Разве не помнишь, отца разозлило, что я покупаю себе пищу, но при этом пользуюсь вашей кухней… Ты забыла?
— Потому что мы с отцом вкалываем! Эта индукционная печь, мне бы пришлось работать только на нее пять моих месячных окладов. Знаешь, как я уставала?
— Не знаю. И только потому что не знаю, я вынужден был бегать к Прэттам и готовить пищу у них?
— Какой позор, — опешила мать. — Так ты все это время к соседям бегал? За кого ты нас выставлял? Господи, какой позор…
Она прикрыла рот ладошкой и качала головой. Дик смотрел на нее, и понимал, что никогда не сможет к этому привыкнуть, даже через столько лет. К этому привыкнуть просто невозможно. И что-то исправить, кажется, тоже.
— Почему отец не посчитал нужным сказать мне, что утром тебя увезли в больницу? — тихо спросил Дик. Этот вопрос не давал ему покоя с момента, как Леон его известил.
— У него не было времени. Мне очень резко поплохело, меня рвало. Ему пришлось отпрашиваться с работы, все ради меня бросит… Это он договорился, чтобы меня прописали в одиночной палате, а так бы сейчас лежала с другими бабками. А потом снова поехал на работу. Вот так.
— И не нашел времени мне сказать?
— Я же говорю тебе, он устал и был измучен, чего ты от него хочешь?
— Леон же был в курсе.
— И что?
— Ему он нашел время позвонить.
Мать поджала губы.
— А ты сам то ему звонишь?
— Мы что, в обидки играем? — вскричал Дик. — Что за детский сад?
— Это ты его устроил, со своими обидами, как ушел из дома, так больше не говоришь с ним. Он этого не заслужил!
— Да ему и не нужно, чтобы я с ним говорил! Неужели ты этого в упор не видишь? У него никогда не было времени на то, чтобы поговорить со мной. С самого детства.
— Не говори ерунды. Он уделял тебе немало времени. Сидел с тобой по ночам, с твоими домашними заданиями.
— О-о, это он любил, — вышел из себя Дик. — Выместить на ком-то злость… В этом плане я был его излюбленной боксерской грушей… Но знаешь ли, домашних заданий это не решало!
— Хватит драматизировать! — гаркнула Долорес. За дверью палаты раздались голоса. — Ты по-другому не понимал…
— А по-другому он и не пытался, — прорычал он. В дверь палаты постучали, поэтому Дик склонился над матерью с вытаращенными от гнева глазами, — всё, что я получал от него, это только боль и унижения… И знаешь, что самое обидное? Это не единственное, на что он способен. Да, ты это и сама прекрасно знаешь… Есть и другие его проявления, которых мне, увы, не перепадало… Человечные проявления. Но они все достались Леону. Я не знаю, что я делал не так… До сих пор не знаю. Но ты должна понять одну вещь! Мое избегание его сейчас — это лучшее, на что он может рассчитывать. Просто потому что он мой отец. И я бы давно убил его, если бы он им не был. Да, убил бы, — прошипел Дик прямо в задыхающееся от негодования лицо матери. Дверь в палату отворилась, зашел доктор.
— Поправляйся, — буркнул Дик ей на прощание и метнулся к выходу, словно с места преступления.
В такие моменты ему хотелось скулить от горького счастья, что где-то там, пусть даже и в таком неблагополучном райончике, как Рандольф-стрит, есть четыре стены, которые его ждут. Пустые четыре стены, в которых он может
