больше! Зачем ты меня так мучишь? Я дала тебе все. Даже ее.
— Так почему ты не уходишь?
Словом можно пустить кровь, и Митчелл только что это сделал.
— Потому что я тебя люблю, и ты это знаешь!
— И я люблю тебя, — произносит он одними губами, стараясь держаться подальше от меня.
— Как можно любить кого-то и не касаться?
— Ты же понимаешь, что в этом смысле мы не можем быть вместе. Ты знаешь, как все закончится!
— Ты мне постоянно врешь, Митчелл! — кричу я. — Я прекрасно знаю, что мы можем быть вместе без всяких игр с удушением. Но ты боишься этого как огня. Уж не знаю почему!
— Ты уверена, что я вру? — медленно проговаривает он.
— Ну так сделай это со мной! — реву я, обезумевшая от горя. — Я хоть умру счастливая!
Митчелл буравит меня взглядом; брови сдвинуты у переносицы; рот чуть скривился. Он кладет мне руки на плечи, а потом смыкает пальцы на шее. Я не двигаюсь и просто смотрю на него. Пальцы образуют строгий ошейник. Я судорожно хватаю ртом воздух, которого становится все меньше. Митчелл душит меня, а я даже не думаю сопротивляться. Пусть видит, насколько я отчаялась. Пусть видит, что от его рук я и смерть приму с благоговением. Когда в глазах начинает темнеть, он резко разжимает пальцы.
— Этого ты хочешь?! — орет он. — Я никогда не сделаю этого с тобой! Никогда такого не будет!
Кашляю, царапая горло изнутри, а когда обретаю возможность говорить, вновь отвоевываю свое:
— Я не против! Я не буду сопротивляться, и искать меня никто не будет. Умоляю тебя!
Сползаю на пол к его ногам и заливаюсь слезами. Я готова целовать носки его пыльных ботинок, лишь бы Митчелл вновь снизошел до меня. Я не знаю ни стыда, ни самоуважения. Мне все равно, насколько жалкой я сейчас выгляжу.
— Прости! — Он опускается на колени и обнимает меня.
— Умоляю, Митчелл, вернись ко мне! Я так больше не могу!
Целует меня. Страстно. Властно. Как я люблю. Когда наши губы перестают быть одним целым, говорит срывающимся от волнения голосом:
— Ты права. Я тебе часто вру, и это все блеф. Правда в том, что я никогда не причиню тебе вреда. И по поводу моего страха нашей близости ты тоже права. Я и сам не знаю, чего так страшусь.
— Митчелл, — Я кожей чувствую, что сейчас он сдастся, — если нам суждено скоро расстаться, единственное, что я прошу, это одна ночь вместе. По-настоящему. Я хочу, чтоб ты был у меня первым.
Он молчит. Пожирает глазами. Стягивает с меня парик и распускает волосы. Размашистыми движениями утирает слезы со щек.
— Хорошо, — выдыхает хрипло. — Только не здесь. Иди к себе. Я сейчас приду.
— Правда? — переспрашиваю. Я уже привыкла, что Митчелл вечно выкидывает коленца.
— Да, дай мне пять минут. Приму душ и приду к тебе.
Я иду к себе, оставив его одного в комнате, которую всей душой ненавижу.
Мечусь, не зная как подготовиться. Позволить ему самому меня раздеть? Нет. Снимаю все до последней нитки. Стеснения нет. Он вытаскивал из меня мочевой катетер. Это другое. Странное чувство. Неизведанное. Дрожь, которая пронизывает насквозь. Предвкушение чего-то значимого. Чего-то, что изменит меня навсегда. И его тоже.
Я выключаю верхний свет, но в комнате все равно довольно светло из-за лунного диска, что висит в небе. Ложусь ─ мне уже не до соблазнительных поз. Мне бы унять дыхание и не умереть от разрыва сердца, которое колотится где-то в горле.
Митчелл медленно входит в комнату. Из одежды на нем только полотенце, обернутое вокруг бедер. Впрочем, полотенце слетает, когда он опирается коленом на край кровати. Митчелл нависает надо мной обнаженный, и я кладу ладонь ему на грудь. Он сгребает ее в охапку и подносит к губам. Между нами нет ничего, кроме голой кожи. Можно смотреть. Можно трогать. Можно все, пока не наступит рассвет.
Митчелл проводит кончиком языка по дорожке от мочки уха до ключицы. Я так изнываю от желания, что не могу сдержать стон. Он останавливается и заглядывает в глаза. Что ты там ищешь? Страх? Или разрешение?
— Не сдерживайся! — Его шепот еще более заводящий, чем прикосновения. — Не сдерживай ничего. Ни криков, ни стонов. Если захочешь бить меня и царапать, тоже не сдерживайся.
Я киваю.
Его губы смыкаются вокруг соска. Я сейчас умру. Плыву от этих прикосновений, волнующих и неприличных в равной степени. Мои пальцы впиваются во влажные кудри. А между тем, губы Митчелла опускаются все ниже и ниже. Он вновь целует меня там, и я перестаю чувствовать под собой опору. В голову закрадывается неприятная мысль. Сейчас он проделает одну из своих штучек, и мы не станем близки в полной мере.
Митчелл укладывается сверху, бедрами раздвинув мои ноги. Трогает меня там, где можно только ему, а потом в меня упирается что-то твердое. Ни один женский роман к этому не подготовит.
Как плоть может быть твердой, как палка? Его руки на моей талии. Держат крепко. Митчелл продолжает давить. Внизу живота разгорается острая боль. Я помимо воли вонзаю ногти ему в спину. Они входят в плоть до самых подушечек. Он вздрагивает, но продолжает давить. Тело сопротивляется тому, чего я так жажду. Инстинктивно пытаюсь сдвинуть ноги. Он сильнее. Не позволяет мне дать задний ход.
Митчелл останавливается и опять смотрит мне в глаза, словно гипнотизируя. Целует приоткрытый рот, а потом закусывает мочку уха. Я вскрикиваю от боли и тут же чувствую внутри мощный толчок. Меня оглушает. Он только что насадил меня на кол. По крайней мере, так кажется. Я закрываю глаза.
— Бекки, — его голос возвращает меня в реальность, — открой глаза! Смотри на меня. Расслабься, не сопротивляйся мне.
Смотрю на него. Он тяжело дышит, а глаза как у наркомана.
