дабы уморить себя, назло всем, но засыпаешь почти сразу.
Утром же чувствуешь, что почти совсем здоров, и уже можешь садиться в постели, а то встать и пройтись до окна. Только вот, как-то неловко увидеть наяву, что натворил во сне. Однако ты делаешь над собой усилие, и идёшь за своим приговором.
Пасмурный день приникает к оконному стеклу и заглядывает в комнату. Он слишком ярок для отвыкших от света глаз. Ты зажмуриваешься ему навстречу, а после приоткрываешь немного ресницы, и с облегчением, даже с нескрываемой радостью находишь истоптанный копытцами дождя снег на прежнем месте.
Как хорошо, что сны не всегда сбываются. Как прекрасно, что сны сбываются не всегда.
Чистили блюдо луны к празднику до серебряного блеска, до её сиятельства, да то ли не удержались, либо не удержали, но сделалась луна ущербна, как бы косенька, пришиблена слегка, с примятым боком. Так что в люди не выйти и на людях не показаться.
Сидит у себя луна в опочивальне, пьёт маленькими глотками давно остывший кофе, крошит белую булку голубям на окошко. Скушно ей, нечем себя занят. Когда ещё отломанное заживёт. Судя по прошлому — ждать долго, три недели с гаком. А до той поры, выставит к белому свету белую щёчку, спрятав ущерб под голубым платочком сумерек или под чёрным, ночи, в мелкий горох звёзд, да и ладно. Перетерпит, сколь надобно, а там уж опять красавица будет, круглолица-бела…
— Что ж снегу-то снова… Не думает отдыхать, не бережёт себя. Ходит и ходит.
— Да гляди, красотища какая! В лес идёшь будто на бал, все в белом! Конфетти снегопада, сосны в пушистой мишуре или в воланах широких юбок, рябина в серпантине. Тропки со стёжками ровные, будто отглажены-отутюжены, всё чисто выметено и прибрано, овраги расставлены плюшевыми диванами, пеньки пуфами… Шагаешь и в груди восторг клокочет, а слов не хватает, чтобы выказать, сколь радости в округе. Улыбка накрепко примерзает к губам. После зайдёшь в тепло, да так до ночи и не можешь перестать улыбаться, а ляжешь — едва заснёшь, потому — жаль расставаться с таким-то днём.
— А снег так и сыплет без остановки…
— То не снег, а луна крошит белую булку голубям через окошко.
Было хорошо слышно, как мышь самозабвенно грызла под подоконником. Противу обыкновения, я был совершенно спокоен. Не стучал по раме кулаком в сердцах, не выговаривал сердито, призывая травоядное млекопитающее к мирному сосуществованию в виду друг друга, наотрез отвергая её притязания на моё жилище.
И тут… Я слышал это собственными ушами! — мышь принялась внятно сквернословить, ибо стена утеряла былую сговорчивость.
— Да, хозяева явно осуществили своё намерение возвести преграду промежду внешним миром и собственным логовом. — Угрюмо сообщила одна мышь другой.
— Они называют это домом.
— Какая разница, нам теперь туда не пробраться.
— А ежели чуть левее?
— Пробовала. Бесполезно. Там всё тоже, сетка. Металл нам не по зубам.
— Эх… Сколько мы там столовались… И как теперь? Нечто в лес податься…
— Оно, конечно, хотя и не так чтобы. А ту-то — да… — Принялась суетиться в расстройстве вторая мышь, но первая перебила её на полуслове:
— Но ежели рассудить, это всё равно не могло не закончиться когда-то. Спервоначала и вправду было раздолье, после немного похуже, а там и вовсе стало ничего не достать, ни до чего не дотянуться.
— Ну, так сами и виноваты, если что. Так же?
— Это да. Что есть, то есть. Помню, было дело, — что хочешь грызи: и тебе картошка, и морковка, и миска на полу — кот тамошний не жадный, делился, нас не обижал. Всё чинно-благородно. Пришли, пожевали, ушли, — хозяевам ущерба на копейку, а нам удовольствий на рубль. Да потом как-то всё наперекосяк пошло.
Сперва кто-то из наших замешкался, попался на глаза, мелькнул серой тенью понавдоль плинтуса. И это было бы ещё полбеды, хозяева могли б списать на то, что почудилось. Ну, а мы что? Понимаем! Раз такое дело и хозяева насторожились, притихли ненадолго, поостереглись ходить. вроде как передышку сделали.
Дальше-больше. День ходим, день пережидаем, но тут малышня, будь она здорова, проведала про хлебное местечко, да расшатала однажды в ночи норку, проникла в кухню, и такой устроила тарарам, стыдно сделалось, что нашего они роду-племени.
— Что ж там такого произошло?
— Этим недорослям мало показалось хлебных крошек на полу и картошки под лавкой, — полезли на стол, погрызли свечу и мыло, а уж сколь наследили… даже в сковороду умудрились пробраться, и там напачкали.
— Вот, правду говорят, никудышняя молодёжь пошла. Никакого понятия о чести и совести. Хотя… вполне себе мышиное поведение.
— Ну, это кому как. В общем, с тех-то пор и закончилось наше веселье. Ни в дверь шмыгнуть, ни под окошко. Это, в которое не прошли только что, было последним.
— Ничего не попишешь, придётся идти к соседу.
— Да, это сколько угодно, хотя сейчас. Только у него, пусть и не заперто, накурено очень, и, кроме чёрствой корки под кроватью, поживиться особо нечем.
— Голодует мужик?
— Да нет, жалеет денег на закуску, а так не бедствует.
…Мышь внятно сквернословила. Вы не слыхали? А мне довелось. Переняла, видно, от людей, научилась плохому. Вот, такие вот дела.
Станция Графская
Николаевской железной дороги,
год основания 1868
— Представляешь, я наконец-то смогла побывать в том музее, про который говорила тебе, что на вокзале. Там чудесно… Даже волшебно!
— Он уже работает?
— Да. Впрочем, музей был закрыт.
— А как же ты туда попала? Через окошко подглядела?
— Нет, что ты! На них плотные, роскошные гардины, через них ничего не увидать. Для меня просто открыли музей.
— Как?!
— Ну… так! Ключом!
— Подожди. Давай, сначала. Ты была на вокзале…
— Да! Дай, лучше сама всё расскажу!
Шёл мелкий, незаметный почти снег, больше похожий на дождь. Он не украшал собой округу, приписывая ей несуществующие достоинства и скрывая даже серьёзные недостатки, но более того, — с упорством, достойным иного применения портил дело своих предшественников.
Снежная каша дороги неприятно чавкала под ногами, и как ни хотелось заставить её вести себя прилично и жевать с закрытым ртом, — увы, до мороза не было надежды на то, что она одумается. Ноги скользили, одежда набухала от воды…
Загаданная наперёд прогулка уже не казалась такой заманчивой, и я огляделась по сторонам, чтобы понять, где могу переждать три четверти часа до поезда, что обещал доставить меня в ту
