самую глушь, из которой вывез час тому назад. Ничего подходящего не находилось, кроме здания вокзала, в котором оказалось на удивление тихо, уютно, тепло и пусто.
Четверть века тому назад, в помещении по соседству с залом ожидания размещался станционный буфет. Витрины его ломились от закусок, тучные девицы в кружевных кокошниках, понимая всё и обо всех, тем не менее источали благодушие, да подкармливали серьёзного, обстоятельного пса, что с раннего утра и до закрытия буфета отплясывал на задних лапах перед посетителями, зарабатывая себе пропитание.
Теперь же, подле дверей бывшего буфета, заместо духа провизии, что рассеялся давно, витал лёгкий запах масляной краски, а на заснеженном пороге не было уже заметно следов милого, трогательного пса. Вместо того, стену у входа украшала массивная мраморная табличка, гласившая, что данное помещение признано историческим памятником, а охраняется не железнодорожным сторожем с колотушкой в руке, но государством, и теперь здесь располагается не что иное, как музей.
Не сомневаясь ни мгновения, я ухватилась за ручку двери и потянула на себя, ожидая вновь ощутить знакомую лёгкость массивной, в половину высоты стены, створки. Увы. Дверь не поддалась.
Железнодорожный служащий, что проходил мимо. с приятной улыбкой сообщил, что попасть внутрь можно только в сопровождении экскурсовода.
— Но это же музей!!! — Воскликнула я с неподдельным, искренним, воистину детским восторгом, и служащий, с уважением в голосе, предложил обождать минутку:
— Сейчас, я скоро, для вас отопру.
…Этот старинный вокзал был пуст лишь на первый взгляд. На удобных деревянных скамьях в центре зала сидели молодые дамы и девицы. Некоторые грели руки в меховых муфтах, иные — о стаканы с чаем из медного самовара, что пыхтел тут же, за дубовой стойкой буфета.
— Любезный, вы только, пожалуй, не плесните сырой воды… — Искательно просили кавалеры буфетчика. А тот улыбался, но подливал исподтишка в стаканы холодной.
Телеграфист бездельничал у аппарата в своей уютной будочке, но делал вид, что страшно занят, а сам поглядывал на одну из девиц, придумывая повод обратиться к ней, или хотя бы выпытать исподволь, бывает ли она на катке или увидит ли он её на балу, что непременно состоится на Рождество…
— Вы ещё здесь? — Железнодорожный служащий вывел меня из забытья, а ведь только-только дошёл черёд до начальника станции, мне хотелось расспросить его о многом… — Простите, но я не могу оставить дверь незапертой… — С неподдельным раскаянием проговорил служащий. — Осторожнее, порог скользкий, я ещё не успел припудрить его песком. — Заботливо предостерёг меня он у выхода.
С сожалением о том времени, потерянном напрасно, и благодарностью за возможность ощутить его, примерить на себя, я присела в книксен. И, ей-ей, это не выглядело неуместным. Тому, кто смотрит в душу, неважен твой наряд.
Привычное прикосновение к форменной фуражке и лёгкая мечтательная улыбка были мне ответом. А пожелание доброго пути вослед, прозвучало будто-бы из-под запертой на ключ двери старинной залы вокзала…
Станция Графская
Николаевской железной дороги, 1868
— 2023 год, третье декабря, воскресень
— Ждёшь?
— Жду. Ты же знаешь, какими бывают мальчишки. Сколько б им ни было лет, а всё строят из себя.
— Ну, ды-к!
— Ничего?
— Да я тебя не тороплю!
— А собака?
— Ну, ты ж видишь. Ей интересно.
— Ага! Знакомый запах сгустился и воплотился в видение.
— Так вы виделись уже, и даже неоднажды, прошлой-то зимой.
— Ой, да когда это было! Она и не помнит.
— Может и так.
Оставив, наконец, жевать приготовленную специально для него морковку, брат косули дробно взбрыкнул сугробом. Задираясь нежно, по-братски, кинул в сестру щепоть снежинок, как мелких алмазов или же горсть распавшейся на капли аквамарина воды, и с криком «Догоня-я-яй!» убежал в лес.
Косуля, воздев невидные брови к потолку неба, извинилась тем за родственника, прошептала несколько высокомерно, но вместе с тем любовно: «Ох, уж эти мальчишки…», после чего последовала за ним, переваливаясь, ровно утка либо, что вернее, несколько по-верблюжьи, приводя в волнение сугроб пышного крупа.
Я помахал ей на прощание рукой, и потрепав собаку промеж ушей, пошёл в дом.
Облака, что с рассвета пучило снегом, не смогли удержаться дольше, чихнули и припустились за лесными козочками, оставляя за собой широкую, неохватную взглядом, прозрачную до земли, сероватую от того полосу.
А ввечеру… Собака, вздрагивая во сне, часто, с присвистом, дышала и перебирала лапами, задевая стену. Судя по всему, ей почти удалось нагнать косулю, но в последний момент она сбавила ход, затем остановилась и принялась вертеть хвостом. У неё хватало духу подойти ближе, но захватило дух от такой естественной, ничем не испорченной красы! Иначе и быть не могло.
Не бывает в жизни маленьких радостей, они все большие, просто их стоит разглядывать через увеличительное стекло, сквозь лупу благодарности своего появления на свет.
До поры до времени дОлжно восхищаться всем и должнО восхищать всё, каждое проявление жизни, в прямом смысле слова: пробуждение, голод, пыльный запах снега и сладкий — цветов, томление зноя, нега речной воды на рассвете, озноб после невовремя сна. А также и вздох. Всякий! Счастливый и горестный, восторга и просто так, когда требуется перевести дух.
Человек обязан уметь не пройти мимо тонкого следа, протоптанного строем муравьёв на песке и похожего, что прочертил моллюск на речном дне. Поддаться обаянию бытия и всем его искушениям, среди которых — невозможность удержаться подставить лицо дуновению ветра или руку — течению воды, также, как иным невинным и бесконечным радостям жизни.
Среди прочих, — как же без того, — разглядеть едва видные следы зайца на заветренном снегу. Скромные, неглубокие, нежные, они будто чудятся, ибо заяц не ставит себя наперёд других, в лесу есть особы и повесомее. Улыбаясь кротко он пробегает мимо со словами: «Я не побеспокою, я только на минуточку, вы мне не мешаете…» — но тут же, под изумлённым взором дубов, протискивается промеж кустом и прижавшим его к земле сугробом, оставляя после себя зияющие наготой тонкие ветки, да изрядно попорченные очертания старательно наметённой ветром кучи снега.
Это ли не радость — подметить это сё?
…
— Так-таки и нее бывает в жизни маленьких радостей?
— Есть те, до которых мы не доросли.
— Забели молочком-то, чаёк! Не дело девице крепкое пить.
— Так тож не вино, баушка.
— Я тебе! Ишь, заговорила! Нешто взрослая стала?! Имей приличия! Цвет лица портится от крепкого чаю.
— Подумаешь! Я и так не красавица.
— А то не тебе судить. Ходи,
