за своё место в земле.
Липнет к горизонту ночь, сырая от долгого, длиною в день, дождя. Филин окликал вечернюю зарю, – постоять, поговорить, но та не обернулась, спешила спешиться, дабы подремать, и быть готовой, поспеть к утру, про которое, каково оно случится, пока не знает никто.
Одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год
Я пишу на доске домашнее задание. Мел осыпается, пачкая рукав и полу пиджака…
– …примеры номер… и две задачи… – Диктую я для тех, кто согнулся над дневником. Звонок с урока трещит, как точилка для карандашей, а через двери, распахнутые нетерпеливыми, дотошными учениками, врывается густой липкий запах жжёной пластмассы.
– Дымовуха! – Кричат из коридора, в ожидании паники или брани, но я совершенно спокоен. Беру с кафедры графин с водой и иду залить чадящую урну, затем подхожу к окну и распахиваю его, дабы от дыма не разболелась голова.
Шустрый школьник с прилипшей ко лбу чёлкой забегает на урок последним, будто бы в тронувшийся с места трамвай.
– Можно?! – С вызовом вопрошает он у меня, как у кондуктора.
– Ты до конечной или только на одну остановку? – Интересуюсь я не без иронии.
Парнишка шаловлив, но неглуп, несомненно начитан, и находит, что сказать в ответ. Одноклассники смеются, я разрешаю ученику сесть за парту, и когда он проходит мимо моей кафедры, тихо шепчу:
– Пластиковая линейка подходит для уроков геометрии, а дымовуха из неё посредственная, поверь.
Парнишка вскидывает на меня удивлённые глаза, но я невозмутим. Пусть думает, что ему послышалось.
…Я хорошо помню Глинково – деревню, что находилась прямо напротив нашего военного городка, по воскресеньям это место источало рыночный, праздничный звон колоколов, а в прочее время оттуда сливали в речку краски и реактивы. В часовне размещался склад химических войск, а потому жители деревни ходили купаться и стирать немного выше по течению. В той же самой часовне хранились плёнки от кинофильмов, о чём я узнал от Серёжки Исаакова и Сашки Сухова, моих закадычных дружков. Ну и подбили они однажды – залезть в подпол часовни, проверить, правда ли это.
Отерев со щёк паутину, в подвальном сумраке, при свете трофейного фонаря, зажатого в Сашкиной чумазой руке, разглядев на полу круглую жестяную банку, мы узнали её. Такую же приносили иногда в кабинет химии, ибо там был экран и маленький трескучий киноаппарат, которым крутили научные фильмы, озвученные противным, резиновым голосом. На уроке биологии мы портили стянутую у матери луковицу и капали на неё йодом, чтобы полюбоваться клеточным ядром, а потом за тем же самым наблюдали на экране. Но, признаться, мы больше принюхивались к запаху горячей киноплёнки, чем следили за происходящим у доски. Потому-то неудивительно, что открыв жестянку, мы замерли от одного лишь вида эдакого немыслимого сокровища, обладателем которого стали.
До того дня, дабы раздобыть горючее для дымовухи, мы караулили ночные стрельбы, и наблюдая за ними из-за забора, надеялись, что ветер подует в нашу сторону, и мы найдём парашютик белой осветительной ракеты.
А ещё прежде, я таскал фотоплёнку из семейного архива, ну, – пока отец не застукал, конечно. На обрывки плёнки мы с мальчишками обменивали даже гильзы! Да что там говорить, – мы спички-то не могли добыть так, запросто, а уж плёнку и подавно.
Сама дымовуха – это вам не просто обёрнутая газетой и обмотанная нитками трубочка. Плёнка предварительно проверялась нами «на горючесть и дымучесть». Да и кидать надо было не абы куда! Верхнюю часть требовалось поджечь, затушить и бросить туда, где обыкновенно прогуливаются девчонки, чтобы прослушать их смешной визг, чем обратить на себя особое внимание.
Но обычно-то у нас была плёнка в двадцать четыре или тридцать шесть кадров, а тут.... километры! Богатство! Золотой прииск, не иначе!
Начали отматывать, сколько смогли рассовали по карманам, остальное решили спрятать дома у Серёжки Исаакова, под лестницей, подле бочки с капустой. Сашка Сухов, которому хотелось, чтобы плёнку хранили в его подвале, сокрушался, что тот забит всяким домашним барахлом, по причине ремонта в квартире:
– Самое страшное дело – этот ремонт! – Яростно картавил Сашка, а на вопрос почему, охотно отвечал, – Родители злые, ругаются, комната пропахла краской и скипидаром, и это никак не закончится.
Наконец пристроив основную часть находки, мы раздобыли газет, состряпали несколько дымовух, но пока провозились со всем этим делом, наступили сумерки и кого-то из нас позвали домой ужинать, так что мы решили ещё разок запустить одну, напоследок, и уж тогда – по домам.
Недолго раздумывая или, скорее, не думая вовсе, Серёжка наспех скрутил дымовуху размером с четвертинку водки, зажёг её и с нею в руке побежал по дороге. Заметив, как сносимое ветром облако дыма неотвратимо надвигается на наш военный городок, я закричал: «Дурак что ты делаешь!!!», но было уже поздно, дым… дымище! – заметили командиры.
Надо ли говорить, как боялись за нас, послевоенных мальчишек: чтобы не покалечились, не подорвались ни на чём.
Потом, неделей позже, когда почти перестали болеть ушибленные ремнём места, я нашёл у себя в кармане обрывок той плёнки, и рассмотрел на свет. Это была «Сказка о Мальчише-Кибальчише», новый цветной мультфильм, одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
Пречистенка. Всего-то чуть поболе версты 12, а какова… Сюда доносят вечно простуженный свой хохот чайки, в эту же сторону сносит и прозрачное облачко колокольного звона, что больше из прошлого, чем из настоящего, с той самой дороги в Новодевичий монастырь 13.
Мне нравится плутать по Пречистенке и её дворам, обходить каждый дом, представляя, что будто не я брожу вокруг, а они стоят в очереди ко мне и крутятся, показывая, как хороши. И эдак-то не в любой час, но особенно по утрам, когда всякий дом или прохожий, улыбчив спросонья и приветливо желает тебе доброго дня.
Впрочем, рассвет, вероятно, невероятно приятен в любом месте земли. Заметен ли он, либо происходит тайно, под плотным, не пропускающем света пологом облаков, он всё одно придаёт жизни перцу, и от грядущего ожидаешь уюта и новизны, в одно время, что странным образом мирятся с соседством друг друга.
Особенно славно в такую пору зябнуть на морском берегу, за считанные мгновения до восхода солнца. Только тогда, светлые воды холодных морей подобны тонким чашам, сквозь которые видна неспешная суета морских звёзд, а в тёплых же, под аплодисменты водорослей, – как жонглируют
