— Сейчас мы на эту толстую купчиху широкую юбку наденем, — рассказывает Егорий и широкой глиняной полосой обернул бабу вокруг колоколом, — а на юбке оборки наведем.
Помял юбку волнами, и в самом деле оборки на ней зашелестели.
— А теперь руки с рукавами прилепим. Работать-то купчиха не любит, стоит руки в боки, покрикивает.
Пальцы в воду обмакнул и всю бабу разгладил. Заблестела баба, загордилась.
— А глазки? — ерзает от нетерпения Ванятка.
— Поди принеси из веника тоненький прутик и поставь им две точки на купчихиной голове.
Ванятка так и сделал.
— Ну что, глядит купчиха? — грустно спрашивает Егорий. — Эх, кабы мне кто прутиком волшебным глаза раскрыл…
— Хотю кису, — не дает погоревать Ванятка.
— Ну подай мне тогда черной глины. — Скатал толстый огурец. — Вот такой Терентий пузатенький будет. А голову с ушами из красной глины слепим. Ставь ему, Ванятка, глаза. Давай уж и лапы с хвостом тоже красными сделаем, а в хвосте палочкой свисток прокрутим. Как свистнет он в свой свисток, все мыши в лес убегут. Пускай пока Терентий сохнет, а мы с тобой Даше живулю красненькую слепим.
— А мамане?
— Маме черную лошадку с длинным хвостом, как у нашей Звездочки, а на ней мужик бородатый скачет. Потом козу с рогами слепим, буренку с колокольчиком, свинью с толстыми поросятками. Пускай лежат, мать сосут и хрюкают.
Так до самого вечера не разгибаясь просидели.
А на лавке как на шумном базаре: бородатые мужики, бабы с ведрами или с детьми на руках, лошади с острыми ушками, коровы бодливые, собака с кошкой в обнимку, какие-то крылатые звери диковинные, кричат, мычат, толкаются, песни поют — живут, одним словом.
Ох и радости было, когда все с работы домой вернулись!
— Гляньте, — хохочет Марьюшка, — какой козел веселый в дуду дудит!
— А бороденка-то, — всхлипывает Акулина, — ну вылитый дед Афанасий!
Первый раз за все время Егорий улыбнулся. Никому не сказал, как страшно устал, будто боролся с кем целый день и победил-таки. Лег на лавку и уснул мертвым сном, а чему улыбался во сне — никто об этом не знает.
*
Всю зиму студеную Егорий с утра до ночи игрушки лепил. Две кадушки глины перевел, работой беду свою к земле гнул.
Уж и сесть в избе негде. Все лавки, полки, полати и даже чулан сотни игрушек заселили.
Марьюшка с дочками за зиму выучились красками их расписывать. Сначала робели, конечно, боялись отцову работу испортить, а потом так разошлись, откуда только смелость и умение взялось!
Гусиным пером, а не кистью расписывали, оно к сырой глине не липнет. И красок-то всего три брали: ярко-малиновую, желтую, как подсолнушек, и изумрудную, как травка молодая после дождя, а такие игрушки нарядные получались — глаз не отведешь!
Вечерами, когда холодная луна синим светом снега красила, а злой мороз реку ко дну примораживал, зажигали в избе смоляную лучину. Неярким, теплым солнышком освещала она этот маленький, уютный мир, в котором дружно жили люди, задорные глиняные человечки и улыбчивые звери.
Ни одного страшного чудища, ни одной злой игрушки руки не сотворили, одна любота. Да и по всей Руси необъятной, как бы тяжело ни жил русский народ, всегда мастера строили, писали, резали и лепили только доброе и радостное. Насмехался народ над черным злом и над самой смертью, потому что смех испокон веков оберегом от всех бед был.
*
Длинная зима в работе быстро пролетела. Бабушка Акулина уж весну песней заманивает:
Прилетите к нам, жаворонушки!
Принесите нам красно летичко!
Нам зима-то надоела,
Хлеб-соль всю поела!
Хлеба ни крошки,
Дров ни полена,
Горюшка по колено!
Услышала весна, пришла. Верба ее первая пушистыми ветками встретила. Храброе деревце, не боится ночного морозца. Все деревенские наломали вербовых веток, похлопывают несильно друг друга и свою скотину по спинам и приговаривают: «Верба красна, бей до слез, будь здоров!» От весенней вербы здоровье и сила в человека переходила.
Вот уж и Егорьев день после сева наступил. Скотину из темных хлевов на травку гнать надо. Ну, бабушка опять «шишек» напекла для буренки и Звездочки, что Егория из плена вывезла. Утром пошептала над ними, по обычаю, и ушли все вместе со скотиной в поле, даже Ванятку взяли.
Остался Егорий один. От двух кадушек только на одного маленького жаворонка, может, глины хватит. Вдруг слышит: стукнула в сенях дверь и кто-то быстро в горницу вошел.
— Кто здесь? — спрашивает Егорий. — Ты, Марьюшка?
— Нет, я не Марьюшка, — отвечает гость, а голос незнакомый, чистый и сильный. — Что же ты, хозяин, в избе сидишь, когда в поле быть должен?
Побледнел Егорий:
— Отходил я свое, добрый человек. Нечего мне в поле больше делать.
— Да нет, — говорит чужак, — есть у тебя там сегодня дело. Иди за мной!
— Рад бы, да не могу, — глухо говорит Егорий, — слепой я, аль не видишь? Не дойду.
— Я доведу тебя, — говорит гость властно, взял за руку и повел молча за порог, потом за ворота, за околицу и привел на широкий луг.
— Вот и пришли, — сказал незнакомец, наклонился к траве, зачерпнул полные пригоршни жемчужной росы и плеснул Егорию в лицо.
Отшатнулся Егорий, будто огнем холодная роса его обожгла, руками за глаза схватился.
— Не бойся, — спокойно говорит человек, — отведи руки. Ну, видишь ли?
Осторожно отвел Егорий руки, и словно яркая молния перед ним вспыхнула!
— Вижу, — шепчет, — вижу! Ви-жу-у! — И смеется, и плачет, и дрожит весь от волнения.
Смотрит, а перед ним златокудрый юноша в сверкающих доспехах стоит и на блестящий меч опирается.
— Георгий-воин! Да сплю я или чудо мне явилось?! — пятится Егорий. — За что же свет мне подарил?
— За то, что не сломился. Каждый в жизни через мрак и слепоту проходит, да не всякий прозревает. Вот за победу над собой я тебя и озарил. Теперь прощай!
Заискрился вдруг золотыми искрами все ярче, ярче и растаял. Только белое облачко полетело над лугом и пропало…
Что это было, чудо ли, сон ли светлый или бабушкины травы Егория исцелили? Никто эту тайну не знает…
*
День за днем, будто дождь сечет, неделя за неделей — травой растет, а год за годом, как река, бежит.
Много лет прошло с того чудесного дня, когда Егорий опять свет увидел. Уж и Ванятка улетел из родительского гнезда. В деда пошел, колокола полюбил и льет их теперь в Москве такие звонкие, до самых Двориков слава о них докатывается. И дочки замуж повыходили за хороших парней, Егоровых учеников.
Выполнил он наказ Никодима, не утаил своего таланта, все щедро ученикам роздал. А было их у него столько, что на три артели хватит.
С дальних сел шли к нему на выучку ясноглазые, любопытные до всего мальчишки. Кто оставался, а кто уходил, поняв, что не его это дело. Таких Егор силком не держал. Не хотел, чтоб в ком-нибудь еще раз Мирон повторился. Много на земле ремесел, пускай выбирают только свое, чтобы и себе удовольствие, и людям радость, как Никодим говорил.
