Ваня нажимал матросу на грудь и командовал:
— Так, парень! Шире руки! Еще! Давай теперь ко мне.
Мальчишка так энергично помогал приводить в чувство Джона, что за две-три минуты обсох и теперь уже лоснился не от воды, а от пота.
Иностранец глубоко вздохнул и широко раскрыл глаза. Ваня, разорвав свою рубаху, стал бинтовать ему голову.
— Ну как, браток? Очухался?
Джон молчал. Он слышал, что делается вокруг, видел, как сквозь туман, Ваню и мальчика, но говорить не мог.
Ваня стал на колени, взял руку Джона за запястье и, нагнувшись, приложил ухо к его груди.
Губы иностранца были лиловыми, глаза он снова закрыл, дышал часто, порывисто, с посвистом.
— Эй, парень, — сказал Ваня, — а ну, бегом вон туда, видишь? — он протянул руку на вершину скалы. — Хватай мои брюки и куртку и мигом сюда. Понял?
Мальчик, не ответив, побежал изо всех сил.
Теперь Ваня быстро-быстро похлопывал рыжеволосого моряка по левой стороне груди. Казалось, он хотел растормошить его сердце, не дать ему остановиться.
Когда мальчишка принес брюки и куртку, Ваня достал из кармана ключ и сказал ему:
— А теперь, парень, беги на «Родину», скажи, что прислал Кравченко. Понял?
— Понял! На «Родину». Кравченко.
— Пусть этим ключом откроют мою каюту и возьмут чемоданчик. Он там на тумбочке. И бегом сюда с чемоданчиком. Понял?
Ваня снова наклонился к Джону. И без того бледное веснушчатое лицо иностранца стало совсем белым. Казалось, он умирал.
Ваня крикнул вслед убегавшему парню:
— Эй! Скажи, чтобы взяли запасную иглу.
Парень не остановился, не повернулся, только поднял руку, показав этим, что услышал. Мелькали его загорелые ноги и светлые пятки.
Ваня между тем снова склонился над Джоном и стал его массировать. Со стороны могло показаться, что он хочет его оживить таинственными движениями чародея.
А спустя полчаса, когда Ваня потирал ваткой руку Джона в том месте, куда он сделал ему шприцем укол, иностранец раскрыл глаза. Его первым словом было: «Зпасибо». Но после первого же слова Джон стал горячо благодарить Ваню по-английски. А потом спросил, откуда у простого матроса знания медицины.
— Вы, как настоящий врач, приводили меня в чувство, — сказал Джон. — Только, мне кажется, обошлось бы без шприца. В таких случаях лучше всего нашатырный спирт. Три капли на вату. Да? Вы улыбаетесь. Нет, правда! Вы врач или матрос?
— Я и тот и другой, — сказал Ваня.
— Судовой врач?
— Нет.
— А кто же вы?
— Я был матросом на «Родине». Три года назад поступил на медицинский. А в летние каникулы приехал к товарищам на мой пароход.
— А деньги? — спросил Джон.
Он встал и мял в руках фуражку. Очевидно, разговор волновал его.
— Какие деньги? О каких деньгах вы говорите?
— Деньги, — повторил Джон. — Понимаете? Чтобы учиться, надо же кушать!
— Да, да! — Ваня утвердительно кивнул головой. — Понял, понял. Садитесь, Джон. Вы еще слабы. Я вам все объясню. Я получаю стипендию от государства. Это не так-то много, но хватает на время ученья. А живу в общежитии. Понятно?
— И вы, матрос, стали врачом?
— Да! Джон, сядьте же, сядьте. Вы бледный. У вас снова будет обморок.
Джон молча смотрел себе под ноги. Он говорил теперь медленно, как бы с трудом подбирая слова, не поднимая глаз на своего собеседника.
— Я ваш коллега, Ванья. У нас одинаковая специальность и разная судьба.
Иностранец, казалось, забыл, что Ваня спас ему жизнь. Он говорил раздраженно и почти грубо.
— Не спрашивайте, не удивляйтесь! Мне тяжело понять, как матрос может стать врачом. А вы-то совсем не поймете, как врач становится матросом. Вы же не знаете, что значит полгода, год, два искать работу, постоянно думать о том, на что завтра жить, понимать, что ты никому не нужен, если у тебя нет денег на свою лечебницу или хотя бы на кабинет, на обстановку, на дорогой костюм. А, — он махнул рукой, — что говорить? Вы не поймете меня!
Джон сделал два шага, повернулся и сказал:
— Если вам когда-нибудь придется тянуть в лотерее тысячу пустых билетов на один выигрыш — с работой, вы поймете меня.
Мальчик стоял тут же, слушал все, но ничего не понимал, кроме одного: иностранцу плохо.
Мальчик подошел к нему и сказал:
— Дяденька, обопритесь о мое плечо, вам легче будет идти. А то опять грохнетесь. Ну?
Но Джон — то ли он не понял мальчика, то ли не захотел понять — быстро пошел прочь к волнолому, за которым стоял пестрый «Гарри Стоун» борт о борт к сине-белому пароходу «Родина».
ДЕСЯТЬ ДОЛЛАРОВ
Конфета лежала на садовой скамейке. Когда тень повернулась влево и солнечный зайчик забегал по пестрой обертке, конфета вытянулась, села, испуганно оглянулась по сторонам. Потом конфета поправила смятые треугольные концы своей обертки, поднялась и пошла.
Через несколько минут, перемахнув через ограду запертого парка, конфета зашагала по одной из шумных улиц Нью-Йорка.
«Ешьте больше карамели Бик-Бура!» — читали на спине конфеты торопливые прохожие, обгоняя ее.
«Ешьте больше карамели!» — бросалось в глаза людям, встречавшим конфету.
Дойдя до конца, конфета поднялась на десятый этаж большого дома.
— Получите за вашу неделю, — сказали конфете. — Завтра, Джек, вы свободны.
Джек снял через голову пеструю обертку конфеты.
— Но вы обещали… — робко начал он.
— Запомните, — сказали Джеку, — вы не один. Тысячи безработных будут счастливы заработать пару долларов. Мы ничего не обещали. Уже не только Бик-Бур выпускает разноцветную, яркую карамель. Таких конфет много. И все они портят зубы. У наших зубных врачей хватает теперь работы. Все!
— Все, — тихо повторил Джек и вышел. Руки его были засунуты в карманы, в каждой руке он зажимал долларовую бумажку.
Выходя из дому, Джек в последний раз посмотрел, с сожалением на вывеску «Ассоциация зубных
