Поля. — Тут — сказка. Бросил монетку в специальный аппарат — дверь отворяется, и ты в Индии, или в Китае, или в Касабланке, где Магриб. Щёлк — и чудо! Щёлк — и ты уже у чукчей.
— Щёлк! — сказала мама, показывая билеты на поезд. — И мы — в Крыму.
На море Поля ехала к себе на родину — она ведь в Крыму родилась, но в другую страну. Люди там все наши, там бабушка, прабабушка, а страна другая.
— Одни птицы не ведают границ, — сказала тётя, которая занимала нижнее место номер 23.
Поле нравилось своё, 22-е, верхнее. На верхней полке как в собственном царстве. И слышишь, о чём говорят, и все тайны с тобой.
— Как знать, — сказала мама о птицах. — Птицы возвращаются на свои старые гнёзда. Их дом — где родились. За море их зима гонит. Там они, наверное, как беженцы живут.
Поля забеспокоилась: земля, куда они едут, чужая, а море?
— Море — оно чьё?
— Море общее, — сказала тётя. — Общечеловеческое.
— Значит, немножко наше? — обрадовалась Поля. — Берег не наш, а море немножко наше.
— Море немножко наше, — согласилась тётя. — Только зачем тебе своё собственное море?
— Не собственное, а наше. Когда наше — тогда все друг друга любят. И жить хорошо.
— А когда чужое?
— Бррр, — сказала Поля. — Чужое — холодное слово. А мы ведь в тепло едем.
В вагоне Поля торчала в коридоре — в окно смотрела. С нею заговорил пассажир из соседнего купе. У него был очень большой живот и очень веселые глаза.
— Далеко ли едешь, пташечка?
— Далеко, — сказала Поля.
— В санаторий или дикарём?
Поля удивилась. Разве она похожа на дикаря? А вот кто спрашивает… Здоровенный, как слон, в шортах, в майке. Грудь волосатая, на ушах тоже волосы растут.
— Я еду к бабушке! — ответила Поля, соблюдая вежливость.
— А много ли у тебя бабушек? — не унимался сосед и всё чего-то веселился, улыбался.
— Дедушка у меня один, — сказала Поля правду, — а бабушек — четыре!
Весельчак опешил:
— Как это — четыре?!
— Потому что прабабушки тоже бабушки, — сказала Поля и ушла к себе, и дверь за собой закрыла.
Вагон проехал мимо бабушки, мимо Евфросиньи Калинниковны. Поля очень гордилась, что выговаривает имя и отчество бабушки без единой запинки.
Платформа всё плыла, плыла и — стоп.
Мама и Поля вышли из вагона, а бабушка к ним бегом бежит.
— Вот они, мои родненькие.
— Кому ехать? — спросил маму человек в шлёпанцах и с ключами.
— Нам, — сказала мама.
Воздух был сладкий, на небе ни облачка. В машине Поля почувствовала: от бабушки, как от самой Евпатории, пахнет сладко и ещё чем-то чистым, удивительным.
— Бабушка, Евфросинья Калинниковна, чем ты так вкусно пахнешь? — не утерпела Поля.
— Солнышком да морем, — ответила бабушка. — Имечко-то моё выговариваешь.
— У меня все звуки, как орешки! — погордилась Поля: —
Караул, разлад и драка —
Рыбы в речке треплют рака!
— Сила! — похвалил таксист.
— Есть в кого! — теперь уже бабушка погордилась. — Отец на семи языках говорит, как на своём родном.
— Дипломат? — спросил таксист.
— Ка-пи-тан! — разом ответили Поля и бабушка.
— Дальнего плаванья, — прибавила мама.
Когда люди приезжает в гости, в доме обязательно бывает праздник. Поля только порог переступила, а праздник — вот он. В большой комнате во всю стену луг — бабушкина вышивка. Зелёные травы, метёлки колосков, между колосками — пронзительно синие васильки. Строгие стрелки подорожника, тысячелистник. И всё это сплетено цветущим мышиным горошком. Иван-да-марья островком. Львиный зев будто в росе. Алая липучка истекает мёдом, и по всему ковру — колокольчики да кашка, а правая часть ковра — горячий кипрей.
— Вот такая наша бабушка! — сказала мама, обнимая Полю за плечи.
А на другой стене — одна только фотография: бабушка с дедушкой. Молодые.
— Геодезист, — сказала бабушка. — Половина домов новой Евпатории им заложена. А в Сибири так целые города…
— И в Африке дедушка работал!
— Здоровье в этой Африке потерял. — Бабушка поцеловала Полю в голову. — Сытый голодного не разумеет. Идёмте завтракать.
Мама и бабушка пошли на кухню, а Поля альбом с фотографиями открыла.
Папа с сосной, папа на руках бабушки, на руках дедушки. Папа на яхте под парусом. Папа — матрос, папа — офицер. И опять папа: десятиклассник, первоклассник. Папа среди мальчишек футболистов. Папа с рыбой. Поля поспешила, к бабушке.
— Эту рыбина папа сам поймал?
— Сам!
— Но рыба почти с папу. Со стол!
— Камбала.
— Как же он её поймал?
— Острогой. Видишь, на шкафу — рапаны?
— Ракушки?
— Рапаны называются. Твой папа на полдня в море уплывал.
— Ничего себе! — сказала Поля.
А мама испугалась:
— Боже мой!
Они сели завтракать. А на столе клубника.
— Ты, Поля, сметанки нашей отведай, — уговаривала Ефросинья Калинниковна. — Бери творог, мёд и сметану — любимое папино кушанье.
— Знаешь, бабушка, — сказала Поля, — я смотрю на тебя, и ты — копия мамы.
— Как же так? — изумилась бабушка. — Я мама твоего папы. Ты забыла что ли?
— Ничего я не забыла. Но вы такие похожие! Ну, совсем похожие!
— Слава Богу! — согласилась бабушка. — Папа любит маму, мама любит папу, и все мы любим тебя.
Поля с мамой сразу после завтрака побежали сказать морю «Здравствуй!».
Завидев приезжую девочку, море встрепенулось: в прибое пошли шепоты, на волнах заиграла смешинки.
Поля сразу поняла, в чём дело. Люди на пляже были все золотистые и даже черно-золотистые, а вот они с мамой ужасно белые.
— Скорее загореть! Скорее! — приказала себе Поля, раскидываясь на тёплом, на ласковом песке. — Вот она я! Бери меня, солнышко!
Но мама сказала:
— Пять минут, если не хочешь неприятностей.
— Пять минут?! — возмутилась Поля.
— Через десять станешь красной, как вареный рак, через полчаса волдыри назагораешь.
Море всё-таки порадовалось беленькой девочке. Когда Поля подошла к самому краю прибоя, неведомо откуда взялась волна и — ба-бах! — окатила новенькую до самой макушки.
— А мне хорошо! — крикнула морскому простору Поля, нырнула, взбила пену руками, ногами. Снова нырнула, теперь уже с открытыми глазами. Море стояло перед нею загадочной синей стеной.
— Уф! — Поля выскочила из воды. — Мама, я видела!
— Крабика?
— Мама, я море видела.
Они принесли бабушке цветы — васильки и белые колокольчики. Цветы немножко покрасовались на столе, а потом
