class="p1">Хитрущий был Игнатий мужичонка. С виду совсем немудрящий: ростом сам не велик, а руки длиннущие, мочалкой борода, а нос пуговкой. Голова — что чугунный котел, а в голове зло, да корысть.
Умел Игнатка усладить, да умаслить, кого хотел, а потом в дугу согнуть. Рабочих обсчитывал так ловко — одна страсть. Концов не найдешь, ежели искать пойдешь.
Не прошло и двух лет, как он из надзирателей в щегеря попал и такой кондовый домище сгрохал — что хоромы твои. Выходит не зря рабочие про него побасенку сложили: «Рабочему копейку, а щегерю рупь».
Как-то раз пронюхал Игнатка о картинках Афони. Сразу смекнул, что за видочки те много получить можно. Тут же доложил он управителю о картинках Афони, а сам про себя задумал отобрать видочки у него, продать, а потом с завода сбежать…
Давно он зуб имел на Афоню. Невзлюбил его Игнатка за то, что один раз он, Игнатка, слушал из-за угла, о чем толкуют рабочие люди. Слышит, как кузнецы, а больше всех Афоня, бога, да господ ругали. Не вытерпел Игнатка, вбежал в кузню и давай на Афоню грозиться. А Афоня как крикнет что было духу:
— Отвяжись смола, чего пристал. Правду люди про тебя говорят, что ты хуже коросты. Короста и есть.
— А ты ее отмочи, — шумели кругом парни.
Схватил Афоня Игнатку за ворот рубахи, приподнял. Не успел Короста отбиться, как Афоня его в большой чан с водой бросил.
Когда Игнатка, весь мокрый, вылез и побежал, от смеха кузнецов старая кузня затряслась. Афоня потом об этом забыл, а Игнатка запомнил… На другой же день доложил обо всем он начальству, но видно не в выгодный час для себя. Развеселил только Короста начальство рассказом своим, а выгоды себе не добился.
Не всегда его слушал управитель. Знал он: на всех наговаривал Игнатка, а Афоня был мастер один на примете. Не вызвал в пожарку его управитель, где розгами рабочих учили, как говорить и что думать, а на заметку все же взяли себе Афонины речи насчет господ. И вот как-то раз явился к Афоне Игнатка. Барский приказ объявил:
«Сдать свои картинки-видочки в контору заводскую. Управителю на обозрение».
— Чуешь? Награду получишь, а то пролежат они — картинки твои в голбце (подполье), и пропадут. Заржавеют в земле вовсе, — напевал Игнатка Афоне, а сам картины увез.
Стал ждать награды Афоня. Поверил Коросте он. Прошел без малого год, как Игнатка увез картинки. Нежданно весть по заводу разнеслась: сам хозяин из Петербурга явился. Вскоре Афоню позвали в контору. Что было с ним там, никто не знал. Только домой Афоня не воротился. Сгинул, как утонул. Жене было сказано кратко: с барином в Петербург срочно уехал. Будет Афоня там картину для господ мастерить, для важной персоны подарок. Барин и вправду вскоре уехал. Народ его и не видал. Прошел еще год, а может и больше. От Афони ни единой весточки не доходило. Пропал человек и все, ни слуха, ни духа о нем.
Потом, как гром среди ясного дня, по заводу слух пошел, будто хозяин завода Турчанинов титул от царя получил за большой подарок. А это были картины Афони, только об этом никто и не знал.
Затем еще новость одна на завод пришла: не успел хозяин в титулах походить, в теплых краях он скончался.
Но один ворон сдох, как говорят, остались еще воронята, остались наследники у Турчанинова. Стали они заводы делить, кому какой достанется. Раздоры между ними пошли.
Управителя Басманова, который вызвал Афоню в контору, наследники с завода выгнали. Под шумок скрылся с завода Игнатка. Стали заводы. Погасли огни в домнах, а тут еще мор пошел на людей от неведомой болезни. Известно, ведь без работы народ стал голодать, от болезни умирать. Ворота на погосте не закрывались. Многие разбрелись — кто куда. Кто посмелей — на Алтай подался, в Колывань (там золото и самоцветы открыли), кто в леса ушел — в углежоги нанялся, только по заводам другим.
Больше года маялись люди. Но в конце концов вновь открыли завод, но от казны. То ли боялось начальство бунтов рабочих (в Полевой уже начиналось), то ли железо понадобилось. Вновь задымили домны. А тут вскорости люди узнали о том, как погиб и Афоня.
Случилось это так. Не все ведь щегеря были такими, как Игнатка. Были среди них и добрые люди: наравне с рабочими горечь заводскую хлебали. Вот и прислали, как вновь задымились домны, нового щегеря по фамилии Китаев. К слову сказать, человек он был не то, что Игнатка.
Стал опять у плотины народ собираться, а о чем больше всего речь там шла? Конечно о начальстве, о покосах, о жизни. О новом щегере говорили люди не таясь оттого, что хороший он был человек для рабочих: «Не корыстной-де он человек — Китаев, дело свое знает. Не хапуга».
А Китаев был молод тогда. С жаром он взялся за работу. Краем уха прослышал он про Афоню, картинки его. У жены Афони купил он вставшие видочки, а сам стал дознаваться о проделках Игнатки. Немало услышать ему довелось про темные дела Басманова и Игнатки: как они деньги крали, как у старателей золото отбирали, как горщиков в забоях и дудках морили… Дознался Китаев и до того, как Афоня пропал. Случай Китаеву такой подвернулся.
Один раз зашел он на посиделки. Известно, в зимнюю пору, в старое время, куда было молодежи деваться? Вот и толкались поочередно у кого-нибудь в избах. «Девки там пряли, языками скали, а парни притолки подпирали», — говорили тогда шутники.
Сел Китаев песни послушать. Одна девка возьми и скажи:
— Давайте, девоньки, лучше сказки страшные сказывать. До смерти люблю слушать их.
— Ты сама их расскажи, знать-то не одну тебе бабка Таланиха говорила, — ответили ей другие. — Иль расскажи про подземелье под господским домом. Дед Алексей, говорят, тебе сказывал.
Слово за слово. Потянулась, как нитка из клубка, сказка о подземелье под господским домом: будто это подземелье от господского дома до главной конторы было прорыто.
В те поры господский дом пустовал. Новый управитель в нем не жил. Вот и задумал Китаев проверить то, о чем девки говорили.
Любопытно, хоть до кого доведись. Дал он целковый «на чай» сторожам господского дома. У домоуправительницы в это время сын родился. Китаев дал ей «на зубок» пятирублевик и вместе с коногоном Андреем Печерским в одну из ночей отправились в подземелье.
Открыли вход, а он был железной дверью прикрыт, и с зажженной свечей отправились вдоль подземелья. Кладов
