и привезут вовремя новую форму, все равно — только сыграем, и всех нас в этой самой новенькой одежде прямехонько в трибунал и погонят.
— Как бы не так! В новой-то одежде? — вмешался Ас-каназ. — Погнать-то погонят, да только заставят снова в наши лохмотья обрядиться.
Эти предсказания повергли Киракоса в ужас, и он, обратившись к Арсену, взвизгнул:
— Что же ты молчишь, а?! Хоть бы словечко сказал… Ты нас втравил в эту беду. Говори теперь, что делать?
Но Арсен, казалось, не услышал его слов и, повернувшись ко мне, спросил:
— А где этот прохвост, Малыш?
— Какой прохвост? — растерялся я. Но тут же сообразил: — A-а, Цолак?.. Откуда мне знать!..
Пожав плечами, я подошел к окну и стал рассматривать собравшихся на перроне. В одном конце его выстроился почетный караул, а в другом собрались члены правительства и еще какие-то господа и расфуфыренные дамы. Все были возбуждены, оживленно разговаривали, смеялись.
В этой толпе я разглядел нашего домовладельца, Аракела-агу. Он был в черном сюртуке и с тяжелой золотой цепью от часов на толстом пузе. Рядом жалась его жена Верго, а чуть в стороне — их родственница Анаит в одежде сестры милосердия и с букетом в руке. Потом я заметил Штерлинга. Он стоял опустив голову. Наконец я приметил Цолака. В эту как раз минуту мимо него проходили два железнодорожника. Один из них столкнулся с Цолаком, и тот что-то сказал железнодорожнику — видно, обругал. Потом Цолак подошел к Штерлингу. Я доложил обо всем Арсену, и он яростно сплюнул:
— Видали, как он к начальству в доверие втирается?.. Недаром я говорил, что от этого купеческого сынка добра не ждите…
Потом снова воцарилось молчание. Сидевший на корточках у стены Завен задумчиво стал напевать:
— Пляши, пляши, я тебе на бубне подыграю…
Флейтист Вардкес отмахнулся:
— Да заткнись ты, Завен!..
Все снова стихли. С перрона доносились какие-то выкрики, там, наверно, начали выстраивать почетный караул. Мы напряженно прислушивались, не подходит ли поезд. Если поезд прибудет раньше, чем наша новая форма, и мы не сможем встретить гостей, нам несдобровать.
Было мгновение, когда показалось, что наши страхи и подозрения вот-вот оправдаются: далеко у семафора вдруг послышался свисток паровоза, а фаэтоны всё не прибывали. Снова в нашу комнату влетел полковник Багратуни с бранью и угрозами посадить, расстрелять, повесить… Но в это время снаружи послышались какие-то выстрелы, и все обернулись в ту сторону. С перрона вбежал поручик Мате-восян и, задыхаясь, доложил:
— Господин полковник, с крыши перрона на солдат и собравшихся швырнули большевистские листовки.
— Что?! яростно заорал Багратуни. — Опять они начали?!
И, позабыв про нас, выскочил на перрон. Из окна мы видели парящие в воздухе белые листки, слышали взволнованные возгласы толпы. Несколько военных бегали взад и вперед, громыхая по железной крыше. Видимо, разыскивали виновников… Кто-то сообразил побежать вперед и остановить поезд подальше от перрона, пока уляжется тревога. И как раз в это время подоспели фаэтоны с новыми формами. Мы сломя голову кинулись одеваться, не разбирая размеров одежды и обуви.
Кое-как снарядились, выскочили на перрон и выстроились справа от почетного караула. Здесь к нам присоединились Штерлинг и Цолак.
Волнение на вокзале немного улеглось, и поезд уже медленно приближался к станции. Встречающие дамы махали букетами и платочками и кричали: «Ура-аа!..» Маэстро время от времени оглядывался на пыхтящий паровоз, потом взмахнул рукой, и мы заиграли «Встречный марш».
После этого все пошло обычным порядком. Из вагона вышел худой, белесый английский полковник. Его приветствовали длинными невнятными речами какие-то люди, специально для такого случая вырядившиеся во фраки. Потом мы сыграли гимны… Затем перед гостями промаршировал почетный караул, и мы снова заиграли марш.
Наконец и гости и встречающие расселись в фаэтоны и направились в город, а мы двинулись к казармам.
ПОЛКОВНИК НОКС ДАЕТ СОВЕТЫ
И на обратном пути мы не переставая играли, а потому обмен мнениями о событиях прошедшего дня начался, только когда мы добрались до казармы.
На первый взгляд казалось, все еще может обойтись. Ведь, несмотря ни на что, мы благополучно встретили англичан, а потому хотелось верить, что угрозы так и останутся угрозами и новая форма будет при нас. Все считали, что нас спасли листовки. Не будь их, Багратуни бы не выбежал из комнаты, поезд бы не остановили и мы бы не успели одеться… Да и вообще одно упоминание о большевиках заставило начальников позабыть обо всем, и о нас в том числе.
— Эти большевики провернули дельце пошибче нашего, — честно признал Арсен. — Не будь их, с нас бы семь шкур содрали…
— Господи, вовремя ты ниспослал нам своих ангелов-спасителей! — воскликнул Киракос, возведя очи к небу.
Завен тут же принялся его высмеивать:
— Это ты большевиков-то называешь ангелами? Не боишься греха?
— Неплохо бы добыть эту листовку да почитать ее, — сказал Асканаз. — Солдаты из почетного караула наверняка припрятали хоть одну.
Но Киракос тут же возразил:
— Только этого нам не хватало!
Я и раньше замечал, что разговоры о большевиках у нас тотчас кем-нибудь обрываются. Даже Арсен, уж такой, казалось, бесстрашный человек, но и он, едва заговаривали о большевиках, переходил на шепот и пугливо озирался.
И сейчас он тут же подозрительно покосился на стоявшего в стороне Цолака и подал нам знак, чтобы умолкли.
Кстати, я забыл сказать, что в казармы Цолак пришел с нами. Не будь сейчас ребята еще под страхом происшедшего на вокзале, между ними и Цолаком уже началась бы хорошенькая потасовка. Но положение наше было пока неясно, многие не без основания ждали, что нам зададут такое — родную мать позабудешь, и потому все избегали столкновения с предателем. Цолак несколько раз пытался затеять разговор, но, видя, что ему не отвечают, замолк.
Итак, мы твердо решили, что Цолак — один из тех, при ком нужно опасаться недозволенных разговоров. «И почему это, думал я, так по-разному все относятся к большевикам?»
Я знал, что в этом году в мае большевики подняли восстание. Правда, в Ереване, кроме нескольких демонстраций, ничего не было, но отец, возвращаясь из типографии, рассказывал, что большевики отбили у правительства бронепоезд «Вардан Зоравар», что в Карсе, в Александрополе и еще во многих других местах между ними и дашнаками происходят жестокие схватки. По рассказам отца получалось, что эти большевики — Алавердян, Мусаэлян, Гукасян и другие — вовсе и не плохие люди. Зато Аракел-ага говорил о них с пеной у рта, а его сын, маузерист Бахшо, даже участвовал в боях против большевиков.
