переполох в стане врага. Видать, фоморы ещё помнили, на что способны драконы.
Первым делом крылатый ящер дыханием поджёг одну из катапульт, и та вспыхнула, словно щепка. Он заложил крутой вираж над полем брани, выхватил из толпы когтями какого-то фомора и сбросил вниз. Со стен послышались одобрительные выкрики, кто-то даже зааплодировал. Но, несмотря на всеобщее воодушевление, сдерживать наступление становилось всё труднее. Удары тараном в ворота возобновились, и ни стрелы, ни заклинания не могли остановить яростный напор врага. На место павших тварей сразу вставали другие. Даже на крепостной стене уже пахло чужой кровью, словно в какой-нибудь лавке мясника.
Элмерик понимал: если ворота падут, защитникам придётся несладко — их просто задавят количеством. Все уже сражались на пределе возможностей, и если бы не чудесное подкрепление из призраков и одного очень рассерженного дракона, то фоморы наверняка были бы уже внутри.
Взгляд барда неизменно возвращался к Королевскому холму — что там происходит сейчас? Когда он почти отчаялся разглядеть что-либо, туча вдруг рассеялась, и Элмерик увидел, как от подножия к самой вершине медленно движется женщина в белых одеждах. Её длинные волосы цвета свежевыпавшего снега развевались на ветру, в косах сверкали самоцветы, а глаза были скрыты плотной повязкой из шёлка. Она не должна была видеть дорогу, но, похоже, прекрасно знала, куда идёт. Элмерик слышал, как под её босыми ногами хрустят и ломаются мелкие веточки, как приминаются и снова выпрямляются сочные травы, — хотя не должен был слышать: ведь эти звуки никак не могли доноситься издалека.
— Ты видишь её? — крикнул он Джеримэйну, и тот непонимающе завертел головой:
— Кого?
— Калэх! — бард был уверен, что это и есть королева Зимы.
— Да где? — Джерри смотрел прямо туда, куда указывал Элмерик, но, похоже, белая леди оставалась для него незримой.
А Элмерик теперь не мог оторвать от женщины взгляд — спасибо, что пальцы сами продолжали играть начатую мелодию, а вот сам бард будто бы впал в транс.
Он точно знал, что сидит на стене, у Джеримэйна за спиной, чувствовал, как перебирает струны, и вместе с тем будто бы шёл по склону за Калэх, след в след. Он видел, как под её левой стопой трава желтела и увядала, а под правой, наоборот, разрасталась ещё пышнее. Слышал другую мелодию — не ту, что играл сам. Наверное, это пела арфа Финварры в руках мастера Каллахана. От этих печальных звуков по щекам Элмерика вдруг потекли слёзы, но зрение не затуманилось — напротив, он стал видеть ещё яснее.
Возле круга священных камней земля была выжжена заклятиями, прихвачена инеем, присыпана пеплом и речным песком, всюду валялись листья и мёртвые обугленные лозы плюща. А прямо у центрального дольмена стоял Бэлеар. Гигантский фомор тяжело дышал, словно ему пришлось бежать вверх слишком долго. Татуировки на его бронзовом теле блестели, будто их смазали маслом, камень во лбу переливался закатными цветами, а из разбитого носа сочилась тёмная, почти чёрная кровь.
Он с рыком поднял копьё, и воронёные пластины его доспеха угрожающе лязгнули. Вместо того чтобы метнуть оружие в кого-то из противников, он ударил остриём прямо в землю.
— Вас тут слишком много! Пошли все вон!
Из-под его босых стоп потекли струйки мутной воды. Сперва их было две или три, потом стало больше. Они бежали по земле, сливались, ветвились, расходясь в разные стороны, будто пытаясь окружить холм и всех, кто стоял на нём. От соприкосновения с этой водой иней таял почти мгновенно, а песок сплавлялся в стекло, покрывался копотью и застывал причудливыми каплями.
Эллифлор с визгом взмыла вверх, младшие фэйри бросились врассыпную — все, кроме Ллиун. Та ухватила за холку пса Каллахана и увела его за собой — прочь из круга. Мастер Патрик тащил за руку упирающуюся Розмари, за ними следом рванул Орсон с Келликейт на руках — Элмерик не мог понять, девушка ранена или обессилела (о том, что она может быть мертва, не хотелось даже думать), — а Шон вытолкал с выжженной земли зазевавшуюся Маэну.
Один из ручейков подобрался слишком близко к Фиахне — эльфу тоже пришлось отскочить в сторону. Поскользнувшись, он не удержался на ногах и с размаху сел на землю. Браннан подхватил его под мышки и бесцеремонно вышвырнул за пределы круга. Фиахна не сопротивлялся — он сам прошёл всего несколько шагов и опять рухнул на траву — Элмерик не понимал, что случилось: насколько он мог видеть, на эльфе не было ни царапины. Может, от ручейков шли ядовитые испарения? Но тогда почему мастеру Каллахану и его брату всё нипочём? Может, потому, что это их бой, их судьба?
Тем временем Калэх добралась до вершины холма. Там, оттолкнувшись ногами от земли, она взлетела (а ведь Элмерик точно знал, что эльфы не умеют летать) — расшитая серебром накидка её платья и концы тканого пояса развевались за спиной, словно знамя. Она спланировала на самый высокий дольмен и раскинула руки в стороны.
Бард почувствовал: в воздухе вдруг что-то изменилось. Он ничего не видел, но откуда-то знал, что ни один из участников битвы больше не сможет уклониться от сражения. Теперь Бэлеар, Каллахан и Браннан находились будто бы во всех мирах одновременно, и при этом нигде полностью.
Судя по возгласам с крепостной стены, в этот миг все остальные тоже их увидели.
— Не отвлекаться! — словно сквозь толщу воды, до ушей Элмерика донёсся голос Риэгана. — Нам есть чем заняться.
Король отдавал ещё какие-то отрывистые команды, но бард уже ничего не слышал. Потому что тоже очутился сразу во всех мирах — в каждом понемногу. В древних книгах говорилось, что такое состояние называется гельт — священное безумие. Оно случается с бардами и филидами, чародеями и жрецами-друидами, слишком близко подобравшимися к пределу своих возможностей. У него оставалось всего два выхода: либо прыгнуть выше головы, найдя в себе силы справиться с пожаром, охватившим нутро, либо навеки остаться безумцем, мало чем отличающимся от животного, одичавшим, бегающим по лесам до тех пор, пока не придёт смерть — избавление от всех мук. Но Элмерику не было страшно — пламя, сжигающее его изнутри, имело совсем
