class="v">Впредь не виться насекомым,
Смерть охальницам искомым,
Чтоб исчез о них и слух!»
Касты все и все прослойки
Были в битве этой стойки,
Застучали мухобойки,
Позаброшены дела.
Оставаясь в небреженье
В долгом с мухами сраженье,
Разорилось всё владенье.
Рать мушиная цела.
Вы ждёте морали? Так вот же она:
Из мухи нам делать не стоит слона.
Миссис Полли Поппеджей
В блеске солнечных лучей
Важно шла, вокруг не глядя,
В выходном своём наряде,
В шляпке с множеством затей.
Вот так миссис Поппеджей!
Миссис Полли Поппеджей,
Не беря в расчёт людей,
Нос свой к небу задирала
И, увы, не увидала,
Что канава перед ней.
«Стойте, миссис Поппеджей!»
Миссис Полли Поппеджей
В чванной гордости своей –
Мол, зачем мне слушать, право, –
С ходу плюхнулась в канаву,
Распугав пяток гусей.
Горе миссис Поппеджей!
Нам же, миссис Поппеджей,
Из новеллы этой всей
Только вывод пригодится:
Нужно меньше заноситься
И вести себя умней.
Так-то, миссис Поппеджей!
Святитель Свитун, духом чистый,
Бродя по Венгрии гористой,
Проголодался по пути.
Что делать, хлеба где найти?
Вдруг видит, выйдя на опушку,
На ней замшелую избушку.
Стучит. Бедняк-хозяин вышел,
И от святого он услышал
Мольбу – прошенье о еде.
Бедняк ответил: «Как и где
Сыскать хоть крошку пищи мне бы?
Я пять недель не видел хлеба.
А кабы кто ломоть подал,
То я бы жадничать не стал
И с вами честно поделился».
Святитель Свитун огорчился:
«Что за сердца и что за век!
Такой хороший человек,
Готовый с каждым поделиться, –
И нищий! Эдак не годится.
Чтоб ты с людьми делиться мог,
Возьми волшебный кошелёк:
Едва открыв его, на дне ты
Всегда отыщешь две монеты.
Не надо слов, не суетись.
Вот кошелёк. Бери. Делись».
Прошло немало лет. Святой
Опять стоит у двери той.
Стучит. Хозяин отворяет.
Он весь лоснится, весь сияет.
«Не дашь ли, – Свитун говорит, –
Мне корку хлеба?» Грозный вид
Хозяин принял, восклицая:
«Не дам, поскольку никогда я
Просящему не подаю.
Ты, нищий, нищету свою
Сам заслужил. Работай, чтоб
Есть досыта!» И дверью – хлоп!
Тогда святой вздохнул устало:
«Увы! Таких людей немало,
У коих – посудите сами! –
Слова расходятся с делами».
1
Я пел вам о Гарлеме и мудреце,
Жившем в городе том,
Но того мудреца унесло в конце,
И я спою о втором.
2
Второй говорил: «Есть страна, мой друг, –
И это мне по душе, –
Где поросята ходят на луг
Жареные уже,
3
Где с дерева плюшки идёшь и рвёшь,
Где в поле растёт пирог,
И где леденцы, если это не ложь,
Как галька, лежат у ног.
4
Туда поплыву я всему назло,
Тот край, мне кажется, – мой.
Лодка – бадья, а ложка – весло,
А парус – платок носовой».
5
И он уплыл, всем сказав «адью»,
Под яркий солнечный свет,
И волны, смеясь, качали бадью,
И чайки кричали вслед.
6
А ночь принесла кромешную тьму,
Во мраке случился шквал,
И больше о нём (угадай почему)
Никто нигде не слыхал.
ФЕРМЕР ГРИГГС И ЕГО БОУГИ
Вы про боуги когда-нибудь слыхали? Нет? Тогда я вам расскажу. Боуги – это маленький недобрый дух-невидимка, который обитает в человеческом жилище и делает хозяевам кое-что хорошее и много плохого. В старину его называли «боуги», нынче называют по-другому: злонравие, скупость, жестокосердие и всё в таком духе. Говорят, боуги в некоторых домах сохранились даже сейчас. Боуги – существо ненадёжное: иногда он бывает полезен своему хозяину, но никогда не знаешь, не вздумается ли ему в следующую секунду навредить.
Тук-тук-тук! – это раздался стук в дверь.
Ветер высвистывал любимую мелодию Деда Мороза, потому что дело было зимой и он дул с севера. Снег покрыл землю белым пухом, а стога сена выглядели так, словно на них нахлобучили большие бумажные колпаки, какие надевают на нерадивых учеников в школе тётушки Уик, расположенной на краю луга. С дерновых кровель свисали сосульки, а мелкие птахи дрожали и хохлились в голых, безлистых живых изгородях.
Но в самом фермерском доме было тепло и уютно, большие поленья щёлкали и потрескивали в просторном камине, красные отсветы пламени танцевали на стенах, и ночная тьма заглядывала сквозь зарешеченные окна и прислушивалась к вою ветра в каминной трубе. Фермер Григгс сидел у огня, грея колени, и с удовольствием покуривал трубку, пока его глиняная кружка с элем, где бултыхались три печёных райских яблочка, томилась на горячих углях рядом с рдеющими поленьями и приятно побулькивала в алом зареве камина.
Прялка тётушки Григгс жужжала своё «зумм, зумм», как улей, полный пчёл, кошка мурлыкала в тепле, собака лежала развалившись у самого огня, красные искорки отражались в блестящих боках кастрюль и плошек на кухонном столе.
Но… тук-тук-тук! – раздался стук в дверь.
Фермер Григгс вынул трубку изо рта. «Слышь, хозяйка, – сказал он. – Похоже, там кто-то есть, за дверью».
– Если так, чего бы тебе не встать и не открыть её? – сказала тётушка Григгс.
«Надо ж так, – сказал сам себе Джорджи Григгс, – похоже, женщины посметливее, чем мужчины, будут». И он открыл дверь. Фью! – ворвался в комнату порыв ветра, и над поленьями взлетел такой язык пламени, что, казалось, со страху оно хочет выпрыгнуть из трубы.
– Ты впустишь меня к себе с холода, Джорджи Григгс? – пропищал тоненький голосок. Фермер Григгс посмотрел вниз и увидел существо ростом ему до колена, стоявшее на
