почти все его собратья, и совершенно не понимал, что русскую революцию еще при Керенском начали вооруженные русские крестьяне, решившие рассчитаться с городами и городской цивилизацией, с ненавистными помещиками и с самой земской интеллигенцией, вышедшей в подавляющем большинстве из этого же самого народа. Говоря иносказательно, русский народ, когда обозлен, пойдет за кем угодно, даже за козлом с бубенцами на шее, если тот поведет его грабить, жечь и убивать. Сталин называл товарища Калинина с его бородой в глаза и очень ласково: «Наш крестьянский козел». Я не страдаю русофобией, не клевещу на русский народ, сам неоднократно пытался состоять в разных умеренно правых национальных организациях, по-прежнему руковожу небольшим территориальным самоуправлением, работаю церковным старостой прихода одной из ветвей Зарубежной церкви и чем могу помогаю несчастным страждущим русским людям. Но волны хаоса, идущие и сверху, и снизу, из глубин народа, смывают все позитивные усилия и отдельных людей, и небольших человеческих сообществ, пытающихся что-то сделать, чтобы остановить всесторонний распад и превращение России в край изгоев Европы, опасных для любых относительно спокойных человеческих сообществ. Размеры разлива уголовной стихии скрываются властями, подписавшими различные хартии, обязывающие их навести в стране хоть какой-то правопорядок и выглядеть прилично.
За последние десять лет в сортирах повесилось пять тысяч офицеров, оставшихся без работы, убито в парадных сто тысяч коммерсантов, и их продолжают убивать ежедневно. Кладбища вокруг Москвы и больших городов заполнены аллеями черногранитных стел с портретами застреленных братков, похожих на стриженого Есенина, жертв криминальных войн. В один из последних годов прошедшего 20 века в одной Москве без следа исчезло двадцать восемь тысяч пенсионеров, продавших или поменявших свои квартиры.
Ежегодно население страны уменьшается на миллион человек, и среди этого миллиона очень многие погибли не своей смертью. По неофициальным, но достаточно достоверным источникам, в Эрэфии сейчас проживает всего 111 миллионов человек, и это число постоянно сокращается. Все современное чиновничество и вся милиция полностью коррумпированы и представляют собой уголовные, опасные для населения организации. Уже построено и продолжает развиваться сверху до самого низа криминальное государство со всеми вытекающими из этого факта последствиями. За вполне респектабельным фасадом псевдодемократии создан кишащий человеческими аллигаторами уголовный террариум, отравляющий своими миазмами и частную жизнь, и искусство, и абсолютно у всех, на всех уровнях Эрэфии возникает вопрос: моту ли я себе это позволить и не застрелят ли меня за это в темном парадном? Один из самых смелых и острых московских журналистов — Александр Минкин был дважды избит залитой свинцом железной трубой, а любимца перестройки Юрия Щекочихина отравили. Провинциальных журналистов убивают десятками постоянно и повсюду, и это стало обыденностью.
Первое по счету уничтожение русской цивилизации все-таки достаточно освещено — тут и пароход с высланными философами, и мучения старой профессуры, оставшейся в столицах. За последние годы приоткрывается завеса над гонимой катакомбной церковью, не поминающей советскую власть и красное безбожное воинство. Большевики преследовали прежде всего гуманитарную интеллигенцию, а врачей и технических специалистов они оставляли для себя и их максимально использовали, держа их самих и их семьи в постоянном ужасе и в ожидании ареста, если вздумают хоть немного взбрыкнуть. Мой дядя — инженер, в юности гусарский корнет — сидел в туполевской шарашке за проволокой, и я про все эти дела с раннего детства слышал. Петра Капицу с женой большевики заманили в СССР и фактически арестовали, заставив работать на них. Трагическая судьба двух гуманитариев — философа Лосева и слависта будущего перестроечного академика Лихачева — достаточно хорошо известна. Все это задевало не только высшие слои столичной интеллигенции, большевики точно так же преследовали рядовую уездную и губернскую интеллигенцию — земцев, просветителей, несших простонародью свет культуры. Их они большей частью тоже уничтожали. Я когда-то изъездил почти всю Россию и наталкивался на остатки семей этой земской интеллигенции, и они развертывали передо мной свитки их страданий и мытарств по лагерям и ссылкам. ОГПУ и НКВД работали в те годы по разнарядке: столько-то попов, столько-то царских офицеров, столько-то бывших эсеров и троцкистов и т. д. Именно из такой народнической семьи вышел ранний ново-мировский Солженицын, но он, к сожалению, быстренько ушел из своего жанра, где он все так хорошо знал, и, будучи одержим манией величия, вообразил себя всемирным пророком и стал писать нудную, малокомпетентную абракадабру о своих колесах и, конечно, о евреях, хотя сам по отцу — из еврейских земледельцев, посаженных царским правительством в донские степи для морального перевоспитания физическим трудом. Выкрест в третьем поколении, Солженицын имеет очень заземленные представления и о православии, и о русской истории, все необычайно упрощая и примитивизируя, как это делали почти все пишущие из народнической среды, напрочь лишенные всякого мистицизма и прозрения иных миров. Я его самого не так давно видел и, имея некоторый опыт общения с душевнобольными, сразу понял, что этот дышащий на ладан, еле живой, окостеневший старец, по-видимому, наследственно, смолоду психически больная личность, и его нельзя воспринимать всерьез как здорового человека. Творчество и сочинения душевнобольных надо воспринимать как особый вид человеческой деятельности, часто представляющей объективный интерес, но обязательно под углом диагноза таких пациентов. Лицезрение невстающего Солженицына вызвало у меня острое чувство жалости и сочувствия. Он, несомненно, историческая личность — его труды были максимально задействованы в годы холодной войны, и ими изрядно долбили СССР.
Около старца хлопотала милая, благожелательная, заботливая жена, конечно, уверенная, что ее муж гений, как Лев Толстой. Взгляд у Солженицына до сих пор злобный, внимательный, подозрительный, как у норного зверя в вольере зоопарка. Так обычно выглядывают из-под себя, никому не веря, безнадежные старые психи, которых в дурдомах и психиатрических интернатах держат пожизненно и которые складывают под свои проссанные матрасы свои бредовые писания, считая, что только они знают абсолютную истину, которая спасет мир.
Оставив в целости старую техническую интеллигенцию, большевики следовали старому, еще петровскому, принципу— от Запада нам нужны только технические секреты вооружений, чтобы крепостные русские армии были непобедимы и их можно было бы бросать и на Запад, и на Восток, расширяя границы вначале московского, а затем и петербургского рабства. Недавно я с удивлением узнал, что скульптор Коненков, долго живший в Америке, был прикрытием для своей завербованной Лубянкой красивой и слабой на передок жены, сожительствовавшей с Альбертом Эйнштейном, писавшим для нее аналитические отчеты и введший эту даму в среду американских физиков, где Кремлем были завербованы агенты, кравшие для Курчатова атомные секреты. Ни при царях, ни при большевиках никто из правителей не перенимал в Европе образцов устройства гражданского общества, так
