ответ: «Хорошо, она действительна и на два дня». Но на самой визе пограничники не хотели ничего помечать. Вероятно, с той целью, чтобы в любое время иметь возможность тут же предъявить Павлу отказ, если бы это им было нужно.
Пока Павел находился в здании, к нашей машине подошёл какой-то мужчина. Он попросил, чтобы мы его взяли с собой, я отказала, ответив, что мы едем не в Прагу. «Я не спешу, и мог бы вам показать окрестности». – «Спасибо, мы их хорошо знаем». – «Я бы вам не помешал». – «Все же мы хотели бы лучше быть одни», – наконец, решительно сказала я.
Когда мы отъезжали и я оглянулась, увидела, как наш несостоявшийся «попутчик» прямым путём направился в будку. Он был, как я и предполагала, не из тех, кто ездил автостопом.
После стольких лет разлуки с любимыми местами мы чувствовали себя вновь захваченными ими.
Свернув с автострады, мы поехали на Сандау; изменения здесь нас ужаснули: необжитые, пустые дома, не восстановленные после войны, разбитые стекла окон, дырявые крыши…
Всё здесь было тихо и заброшенно под тёплым июньским солнцем. Золотисто-жёлтые деревенские дороги превратились в серо-чёрные, покрытые угольной пылью, попавшей сюда издалека.
Мы ехали мимо уступа скалы, вдоль ручья, где всегда появлялись первые ландыши, пересекли железнодорожные пути и медленно покатили по территории поместья: каждое здание здесь было в запустении.
Поворот за последний угол: перед нами стоял наш дом.
В противовес всему, что мы видели по пути, он всё же был свежевыкрашен, пусть даже и в монотонный желтоватый цвет. Все вьющиеся растения были уничтожены, как и кусты рододендрона, которые я с таким трудом здесь посадила. Отсутствовали и два больших встроенных в стену мраморных медальона Торвальдсена, находившихся в торцах каждого из двух флигелей.
Непонятно почему, недалеко от входа за воротами стояли военные машины. Мы оставили нашу машину там же и вошли в большой двор. Группа худых бледных молоденьких девушек в очень открытых выцветших купальных костюмах и молодые люди в клетчатых рубашках без дела бродили по двору; они подставляли лица теплому июньскому солнцу, некоторые качались на задних ножках позолоченных кресел из гостиной, принадлежность которых к определённой мебели я сразу же распознала. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания.
Мы присоединились к группе туристов, собравшихся у главного входа: «Вам надо купить билеты. Экскурсовод сейчас придёт». Кассу, где продавали билеты, оборудовали в нише, из которой раньше по правой стороне нижнего зала можно было пройти на кухню. В зале стояла теперь карета Меттерниха для официальных выездов, сильно обветшавшая и изношенная. В «наше время» она была в безупречном состоянии, но мы уже слышали, что американские солдаты после нашего ухода в 1945 году развлекались тем, что ездили в ней по окрестностям. Позднее она служила игрушкой детям беженцев, а также использовалась время от времени для пролетарских свадеб, пока наконец ей вновь оказали честь стать «выставочным экспонатом № 1».
Я попыталась, пристроившись на откидных ступеньках кареты, вставить новую плёнку в фотоаппарат, но мои руки так дрожали, что плёнка выпала из рук, и её не удалось найти.
Затем вместе с группой по широкой лестнице мы пошли наверх. У нас было ощущение, что мы призраки и вернулись сюда, чтобы обитать в этом старом красивом доме. Здесь, казалось, ничто не изменилось: на нас смотрели старые картины, алебастровая ваза стояла ещё в своей нише, лишь уже тогда, при нас, износившийся зелёный ковер выглядел ещё более потёртым, да не было больше вверху на лестнице почтового ящика красного дерева, и, конечно, исчезли пальто и прогулочные трости, которые обычно лежали на стоящем рядом столе. Мы вместе с группой послушно повернули в сторону флигеля для гостей.
В коридоре всё ещё висело множество охотничьих трофеев – рога оленей и клыки диких кабанов, которые были укреплены на маленьких дощечках и снабжены именами охотников и точными датами удачной охоты. Под ними висела традиционная серия гравюр художника Ридингера, которая изображала странности природы: внушительный ряд сброшенных покрытых мхом оленьих рогов белого оленя с пометкой «убит Его высочайшей рукой» – эта охотничья добыча приписывалась королевскому гостю.
Нас повели через обитую зелёным сукном дверь в мою гардеробную. Она была совершенно пуста: вся французская мебель в стиле ампир как испарилась, висела лишь ещё бронзовая люстра; и мой кабинет – одной дверью дальше – был опустошён и выглядел съежившимся. Куда, интересно, дели мои деловые бумаги и книги? Я вспомнила, как Фрици Фюрстенберг описал однажды чувство, охватывавшее человека, когда он думал о своих личных вещах, – о коллекции бабочек, которую он собирал ребёнком и которая попала в руки бездумных, враждебно настроенных людей: «Такое ощущение, словно тебе разрезают желудок и заглядывают внутрь».
Переходя дальше в угловую Красную гостиную, мы с Павлом тихо разговаривали. Экскурсовод, уже пожилая женщина – её седые волосы были уложены сзади в тугой узел, она говорила по-немецки с группой туристов из ГДР, – рассказывала дальше. Она всё время смотрела в нашу сторону, и потом вдруг сказала: «Если вы хотите увидеть портреты последних владельцев, то вот они!».
Она достала из-за дивана портреты, которые написал венский художник незадолго до нашей свадьбы. Я умышленно не взяла их с собой, в надежде оставить здесь след о нас.
С робкой улыбкой экскурсовод посмотрела на нас и добавила: «Видите, я вас сразу узнала!». Позднее я спросила её: «Если картины не будут повешены, то, может быть, можно их нам вернуть?» (Это было, конечно, невозможно, но требовало объяснения.) «Я их убрала потому, что люди рассказывают о вас некрасивые вещи, неправду».
Это было, впрочем, не так. Один из наших друзей, гонщик Луи Широн, после своего посещения Кёнигсварта рассказал нам, что туристов пичкают болтовнёй «о бывшей эксплуатации капиталистическими реакционерами», что некоторые воспринимали со смехом: «Они выглядят, однако, совсем не так!». Луи немедленно подкрепил их предположения: «Всё это чушь, я этих людей хорошо знаю!». Вскоре после этого нам рассказал советский представитель автомобильной федерации, что он был в Чехословакии и попросил разрешения посетить Кёнигсварт. Экскурсовод начал, как ему и полагалось по долгу, свои причитания о «кровопийцах народа», во что он, вероятно, и сам не верил, но считал полезным высказать именно в присутствии этого посетителя.
Наш знакомый решительно поднял руку: «Стоп! Я лично знаю владельца этого дома. Я знаю его хорошо. Всё это ложь!» (Он наслаждался ошеломляющим действием этого утверждения на стоящих поблизости подобострастных чешских коммунистов.)
Наш экскурсовод лишь шутливо сказала: «Я знаю всё о вас. Я прочитала все ваши
