мне хорошим парнем. Мы с ним вместе трудились в профсоюзном бюро курса, делили ордера на женские трико и мужские брюки, распределяли денежную помощь. На войне Саякин не был. До фронтового возраста ему не хватало, кажется, года. При разборе персонального дела Саякин ни в чем не запирался, заявил на бюро, что в ходе партийного собрания факультета он попытается объяснить свои взгляды на вещи. Святая простота. Наступил день партийного собрания. Сначала рассмотрели вопрос о свободе Африке, потом перешли к Саякину. Член бюро доложил, что есть среди нас аполитичный тип, считающий «Клятву» плохим фильмом. Тип вышел на трибуну. Начал с того, что рассказал о своих трудах и днях во время войны. Находился он где-то в глубоком тылу, работал и наблюдал воровство, стяжательство, жажду водки, бешеное распутство. И его мучила мысль, как же это? Идет война, кругом смерть и страдания, а в тылу люди с партбилетами творят мерзости. Он ждал конца войны и расправы с негодяями. Но негодяи продолжают процветать. Неужели товарищ Сталин ничего этого не видит? В подтверждение своих мыслей Саякин стал читать лист за листом из своего дневника. Воцарилась зловещая тишина. Саякин читал песнь торжествующего свинства. Вдруг с галерки ленинской аудитории кто-то истерично крикнул: «Ложь!» Всё задвигалось, потребовали, чтобы Саякин прекратил чтение. Володя Лаврин спешно связался с Госбезопасностью. Саякина с партийного собрания кинули в черный воронок и увезли в тюрьму.
Дня через два меня вызвали в Особый Отдел Университета. Он находился в здании на Моховой 9. Я остановился перед глухой дверью, плотно обитой дерматином. Нажал кнопку звонка. Девица приоткрыла дверь, впустила меня и снова дверь захлопнула. Окон в Особом отделе не было. Горел электрический свет. Мужчина в военной форме, без погон и знаков отличия, спросил, знаю ли я Саякина. Разумеется, я знал его. Тогда мне предложили написать все, что мне о Саякине известно и все то, что произошло на собрании. Я заметил в соседней комнате Лаврина, трудившегося над листами бумаги. Я написал коротенькое объяснение: никогда ничего плохого за Саякиным не наблюдал. Странички из дневника, прочитанные на собрании, звучали достаточно мрачно. Особист прочитал написанное мной, ничего не сказал. Из соседней комнаты вышел пятикурсник Гай. Он передал особисту свое письменное объяснение на нескольких страницах. Тот просмотрел их и сказал: «Пишите то, что знаете, а не ваше отношение к случившемуся. Нужны факты, а не эмоции». В голосе его прозвучало какое-то раздражение, а на лице отразилась брезгливость. Мне он кивнул головой достаточно приветливо… Я ушел. Через некоторое время Саякина выпустили на том основании, что он выступил на партийном собрании, а не на митинге, состава преступления в этом нет. Да и вообще, как это с партсобрания – в тюрьму!? Саякина просто исключили из партии и выгнали из Университета. Однако же не посадили. Можно подумать, что Госбезопасность всегда поступала столь благоразумно. Нет! Как-то Володя Лаврин отозвал меня в сторону и сообщил: «Кабо (фамилия нашего студента) арестован! Враг народа!» И Кабо – недавний десятиклассник – исчез! В 1969 году вышла книга В. Р. Кабо «Происхождение аборигенов Австралии». Надеюсь, что это все-таки тот самый Кабо.
Жизнь на факультете усложнялась. Я сейчас не помню точных дат, но то, что я расскажу, произошло где-то во второй половине 1948–49 гг. В партийном бюро факультета все перегрызлись. Возникла группа, во глав которой оказались Найденов и Кара-Мурза. Вокруг них крутились очень карьерные мальчики и девочки. Задача их заключалась вот в чем: всемерно влиять в собственных интересах и вкусах на декана факультета, очень милого, доброго, но не слишком твердого характером профессора Г. А. Новицкого. Дело это было не пустяковое: Мурза и Найденов кончали аспирантуру. Вставал вопрос об их оставлении работать на факультете. Они вели практические занятия под предлогом педагогической практики. Деньги им за эту практику платили. От благосклонности Мурзы и Найденова зависело очень многое в судьбе каждого из нас. Против этого засилья выступил Володя Лаврин и у него нашлось много сторонников. В их числе был, разумеется, и я. Нас было подавляющее большинство. Но Лаврин и сам обладал нравом, который я уже охарактеризовал. Теперь он стал делить людей на друзей и врагов в зависимости от их отношения с Мурзой и Найденовым. Середины не было. Между тем, такие люди как Павел Волобуев и некоторые другие вовсе не хотели менять «хозяина» и стремились к независимости. Они понимали правоту Лаврина, выступившего против злоупотреблений положением в партийном бюро, но самого Лаврина не любили. Завязалась склока. На каждом курсе были сторонники и противники Мурзы и Лаврина.
Был и на нашем, четвертом, курсе некто Гусев. В армии он не служил, потому что был крив на один глаз. Занимался комсомольской работой в тылу. При исполнении служебных обязанностей попытался кого-то изнасиловать. Теперь легко представить себе самого Гусева, если при великом недостатке мужчин, ему пришлось прибегнуть к насилию. Так или иначе, он прибыл на истфак МГУ повышать свою квалификацию. Гусев и представлял интересы Мурзы на нашем курсе. С ним блокировался пьяница Корыткин и кто-то еще. Совершенно неожиданно Гусев написал в партком Университета заявление, содержавшее «критику» работы парторганизации факультета. Все сводилось к тому, что секретарь партбюро факультета Белявский и его заместитель Лаврин организовали вокруг себя группу подхалимов и травят честных людей. Мне приписывалось установление тирании на курсе с помощью космополитической группировки. Партком рассмотрел заявление Гусева и исключил его из партии за клевету! Но…
В это время по какой-то причине сняли с поста МК и МГК партии Г. М. Попова. Мотивировалось это тем, что Попов зажимал критику и самокритику. Где и как он это делал, я не знаю точно так же, как не известно мне, при каких условиях Есенин
………много девушек перещупал,
Много женщин в углах прижимал.
У нас на партсобрании зачитали какой-то документ, принятый Центральным Комитетом Партии, призывающий к борьбе с зажимщиками критики. Вспомнили как-то брошенную Сталиным фразу: если в критике есть 5 % истины, нужно их узреть и учесть! Легко понять, какой простор для клеветы и инсинуаций открывала эта шедевральная демагогия. Теперь-то и письмо Гусева воспринялось Райкомом партии, как честное заблуждение. Нужно было найти в нем 5 % здравого смысла. Этими поисками и занялся теперь Партком Университета, во главе которого стоял Прокофьев – ныне министр просвещения СССР. Тогда он был доцентом химиком. Мы со своей стороны стали опровергать означенные выше проценты. Опровергать, собственно, было нечего. Но времени, сил, нервов это отнимало много.
