читателям.
В течение нескольких послевоенных лет все наши силы поглощала перестройка Йоганнисберга. Это требовало строгой экономии в расходах, однако ничто не могло обуздать страсть Павла к путешествиям: в этом смысле он был настоящий кочевник. Мы объездили всю Западную Европу на маленьких спортивных автомобилях, но когда появился новый «Порше», Павел стал принимать участие в крупных ралли и автогонках, например в итальянской «Тысяча миль», «Панамерикана», «Рим-Льеж-Рим» и других. Он оказался чрезвычайно талантливым гонщиком и наконец-то после восьми лет войны и вынужденного самоограничения смог дать волю своему увлечению. Я прекрасно это понимала, и мне не оставалось ничего другого, как разделить вечно сдерживаемую и подавляемую тревогу жён других гонщиков, столь непохожую на шумный восторг друзей, тиффози и в особенности подруг. Выдерживать это напряжение было нелегко, и я даже всерьёз подумывала о том, чтобы подсыпать в карбюратор сахару – предприятие само по себе крайне рискованное. Мотор в таком случае должен был забарахлить, но это могло случиться на вираже, и поэтому я отказалась от подобных мыслей. К тому же, одна из жен осуществила этот план – ярости её рассвирепевшего мужа не было предела.
Впрочем, во всём этом было немало радостных и счастливых моментов, которые доставляли нам частые встречи с друзьями. Вскоре наша жизнь получила новый импульс: Павла назначили председателем Всеобщего немецкого автомобильного клуба, затем – председателем Международного спортивного комитета и, наконец, президентом FIA, Международной автомобильной федерации, со штаб-квартирой в Париже. Он был избран на этот пост значительным большинством голосов, которое составили делегаты от всех испаноязычных стран (из уважения к его испанским предкам) и от всех восточноевропейских коммунистических государств, строго следовавших указаниям представителя Советской России профессора Афанасьева. Однажды я спросила его, почему он поддержал Павла, и профессор ответил: «Мы входим во все международные организации, и ваш муж – единственный, кто предупреждает нас заранее о том, что наши предложения не будут приняты, а затем спрашивает меня, каким образом сформулировать этот отказ, чтобы он не причинил нам ущерб дома. Другие руководители организаций никогда не принимают в расчёт наше положение и не выказывают подобного такта».
Конгрессы организации проходили по всему миру, и, таким образом, мы побывали в Японии, Бразилии, Египте, на Ближнем Востоке, во всех странах Западной Европы, в Индии, Таиланде, Бирме, Австралии, Америке. В Йоганнисберге нас посетил будущий шах Ирана, школьный товарищ Павла. Вскоре мы были приглашены и на церемонию коронации шаха в Персеполь. В самое короткое время Иран превратился в образец стремительно развивающейся страны, однако впоследствии сомнительные интересы враждующих сил погубили этого верного союзника Запада, который был надёжным оплотом против исламского экстремизма.
Эти путешествия по всему миру, потрясающие по своему разнообразию, позволяли нам общаться с представителями федерации в каждой стране. Пока Павел проводил свои совещания, я посещала местные отделения Красного Креста, с которым была тесно связана ещё со времён Второй мировой войны. Кроме того, я могла заниматься живописью и литературой – в итоге появилось несколько книг. А по вечерам мы вместе с нашими коллегами знакомились со страной пребывания и с её разнообразными достопримечательностями. Помню, как в Японии гейши прямо-таки роились вокруг делегата из Польши, чей толстый живот казался им верным знаком состоятельности; он очень смущался, но ему было приятно их внимание.
Эти встречи не раз предоставляли мне возможность для неспешных бесед и с советским делегатом – бывшим морским офицером, крупным инженером, возглавлявшим институт, где училось 20 000 студентов. Эти конфиденциальные разговоры позволили нам лучше понять положение за железным занавесом, феномен внутренней эмиграции, очень похожий на то, что было в Германии при нацистах. Отец не верил, когда я говорила, что если многие люди мыслят так же, как мой друг, то советский режим, несмотря на жестокость, долго не продержится. В то время невозможно было определить, когда именно рухнет его здание, – вероятно, только тогда, когда последние ресурсы страны будут исчерпаны.
Первая подлинная народная революция (Венгрия, 1956 г.) показала, насколько слабым было влияние Коминтерна на всех его сателлитов. В течение нескольких недель я руководила Центром Красного Креста в Андау на канале Энстер – в том пункте австро-венгерской границы, через который хлынул самый мощный поток беженцев из Венгрии. Мы тесно сотрудничали с другими организациями, например с S О S Children's Villages, которую чрезвычайно умело и бескомпромиссно возглавляла леди Маунтбеттен. По прибытии в Андау, она, что вполне логично, пожелала увидеть отхожие места. Заметив мой ужас – ибо где же их было взять после всего того, что случилось, – один из моих верных помощников отключил во всех помещениях свет, выдернув провода. «Завтра я всё починю», – шепнул он мне, когда мы уходили. Я с благодарностью похлопала его по плечу.
Новое назначение позволило мне вывести на чистую воду одного весьма подозрительного типа – местного чиновника, который совмещал государственную службу с торговлей на чёрном рынке и с сомнительными делишками по ту сторону границы. Превратившись по необходимости из Флоренс Найтингейл в Шерлока Холмса, я вместе со своими товарищами упекла его за решётку – полезное дело, ибо этот человек был самый настоящий грабитель.
По возвращении я составила доклад, где указывалось, что самой рискованной группой среди устремившихся через границу беженцев были мальчики школьного возраста, брошенные своими старшими братьями на советские танки с голыми руками. Если не взять их немедленно в руки, писала я, то они непременно превратятся в бандитов. Первая школа для этих ребят была организована в нашей деревне в Йоганнисберге, более 30 других появилось в Западной Германии впоследствии. Учителей нетрудно было найти в лагерях для беженцев. Директором у нас был очаровательный полковник из Будапештской военной академии: я специально настояла на том, чтобы преподавание велось как на немецком, так и на венгерском языках. Такой порядок вызвал недовольство, поскольку мальчишкам приходилось подчиняться строгой дисциплине дольше, чем они рассчитывали; однако, повзрослев, они были мне за это благодарны, ибо в тот момент, когда рухнул железный занавес, эти люди не оказались чужими для свой страны.
Когда в роковой день, 23 октября 1956 года, в Будапеште вспыхнуло студенческое восстание, венгерская тайная коммунистическая полиция, ненавистная народу AVO, стреляла в студентов с крыш домов. Советские танкисты, посланные на подавление беспорядков, стихийно повернули свои орудия против снайперов из AVO. Эти танки были тотчас же отозваны, однако сам этот факт явился знаменательным симптомом раскола внутри коммунистического блока.
Наша поездка в Россию в 1963 году на международный конгресс вновь подтвердила, что в самом сердце коминтерновского монолита существуют особые миры. В качестве почётных гостей
