предназначались маленькие столики, стоявшие на достаточном отдалении от экзаменаторов. Первого вопроса я не помню. Что касается второго, то мне надлежало охарактеризовать космополитизм. Первый вопрос я ответил быстро, на втором застопорился. Дело в том, что нигде, никто и никогда не освещал нам теоретических проблем космополитизма. Это было просто ругательное слово, которое легко приклеивалось к любому конкретному лицу. Я начал с древних греков. Сказал, что космополиты – граждане мира – были выдуманы еще тогда и с тех пор космополитизм стоит на вооружении реакции. Никто на эту галиматью возражать не посмел, экзаменатор махнул рукой и прекратил опрос. Я вышел в коридор и стал ждать результатов. Вслед за мной появился Николай Александрович Машкин. Он сказал: «И чего вы в античность-то полезли?» Я ответил, что всегда надо начинать сначала. Николай Александрович возразил: «Начало было не там!» С этими словами он протянул мне записку и шепнул: «Вот вопрос Нины Ивановны Полухиной. Она что-то забыла, а я и подавно. Пока я похожу, набросайте ответ». У Нины оказалась одна из работ Сталина, разоблачавшая какой-то уклон. Я написал ее содержание, Н. А. Машкин тайным образом передал записку по назначению. Кончилось тем, что все мы – античники – получили по «отлично».
Древнюю историю сдавали четыре человека. Н. А. Машкин составил двадцать билетов по три вопроса в каждом. К счастью, экземпляр билетов лежал на кафедре, а лаборантка Елена Александровна каждый раз забывала их на своем столе среди бумаг, когда кто-нибудь из нас приходил в кабинет. Учили мы древний мир на славу. Дело это было нелегкое: Восток, Греция, Рим. Но мы одолели. Помню, что по Востоку мне досталось Ново-Вавилонское царство. Я так грохнул хронологией, что Ольга Ивановна Севостьянова заподозрила меня в использовании шпаргалки и задала дополнительный вопрос об источниках по Сицилийским восстаниям рабов. Потом Н. А. Машкин спросил меня об источниках по истории Принципата. Обернувшись к председателю комиссии, он спросил: «Достаточно?» Н. А. Смирнов, слушавший ответы других, махнул рукой: «Давно достаточно». Примерно то же произошло с остальными моими коллегами по курсу и кафедре. Занимались мы много, экзамены же оказались несложными. Впрочем, это относилось не только к нашей кафедре. На курсе провалов не было вообще, редкими были «тройки» и «четверки». Сдавали на отлично. После госэкзаменов я и Нина Полухина сфотографировались с выпускниками кафедры Средних веков. Эта фотография сохранилась.
У меня вышел диплом с отличием. Из 37 экзаменов я только два сдал на «хорошо» и то до Великой Отечественной войны. Такие дипломы в первых числах нюня вручал в торжественной обстановке Актового зала Университета на Моховой 9 ректор академик Несмеянов. Собралось нас со всех факультетов человек 150. Секретарь зачитывал приказ. Мы подходили к столу, А. Н. Несмеянов передавал нам диплом, университетский значок, пожимал руку. Гремели аплодисменты и туш! Церемония заняла довольно много времени, но доставила всем громадное удовольствие и навсегда осталась в памяти… Со мной получали дипломы Володя Лаврин, Сергей Науменко, Павел Волобуев и некоторые еще. Много среди отличников было старых вояк, поблескивавших орденами. Когда назвали мою фамилию, я подошел к академику Несмеянову. Я нередко видел его и слышал на партийных активах. Запомнилось одно из его выступлений. Негромким голосом, но легко и четко он говорил: «Я не стану слишком критиковать себя, потому что не считаю самокритикой самоизбиение. Давно известно, как ни старайся бить себя в грудь, все равно больно не ударишь. Самокритика – умение трезво разбираться в замечаниях оппонентов». Мне это понравилось. Теперь А. Н. Несмеянов вручил мне атрибуты выпускника Университета, пожал руку и негромко произнес: «Поздравляю вас!» Я пошел к своему месту под звуки туша и аплодисментов. На лацкане пиджака мне тут же прокололи дырку, прикрутили темно-синий ромбик университетского значка. Так я и двинулся по милой моему сердцу улице Горького. Казалось (да так оно, наверное, и было), что прохожие посматривают на ордена и на университетский значок. Таких сочетаний было еще не так уж много. Дома меня поздравили Женя и мать. Наташка еще ничего не понимала. К этому времени она, кажется, уже ходила, что-то болтала, показывала, как ходит старуха и как летает самолет. В обоих случаях расставляла руки, сгибалась в три погибели.
Потом был вечер, устроенный совместно выпускниками нашей кафедры и медиевистами. Собрались на квартире у одного из средневековцев – Моносзона, хорошего парня, родившегося без рук. С правого плеча у него торчало какое-то подобие пальца, с помощью которого он и писал. Общество собралось замечательное: были Н. А. Машкин, С. Д. Сказкин, М. М. Смирин, А. И. Неусыхин и многие другие. Сдвинули в один ряд несколько столов. Сели все вместе – студенты и преподаватели. Никто не занял места на возвышении, ни перед кем не грудились бутылки редких напитков. Я сидел рядом с Ниной Полухиной. Напротив – Н. А. Машкин и Арка Синицына. Начались тосты. Забыли выпить за друга и учителя т. Сталина. Случилось это потому, что не было В. А. Лаврина. Но зато выпили за всех остальных наших учителей. Я пил коктейль «Устрица пустыни» – спирт с портвейном. Название этой бурды было заимствовано из только что вышедшей книги Ник. Шпанова «Поджигатели». Один из ее персонажей, кажется, английский шпион пил «устрицу пустыни». Н. А. Машкину я наливал вино. Арка Синицына спросила: «Николай Александрович, почему вы не пьете водки?» Он ответил: «Алексей Леонидович не дает!» Я сказал: «Так ведь у вас больное сердце!» Н. А. Машкин грустно кивнул головой и от предложенной водки все-таки отказался. Из-за «Устрицы пустыни» я вынужден был уйти домой раньше времени. Тем не менее благополучно добрался на метро до дома. Утром болела голова и на душе было противно. Я поехал на кафедру, застал там Николая Александровича Машкина. Он приветливо улыбнулся, сказал, что давно так хорошо не веселился, и что вообще наш выпуск, пожалуй, самый сильный за время существования кафедры. «Еще бы! – подумал я, – есть один античник, способный пить “устрицу пустыни”. Это С. Л. Утченко. Но и он окончил Ленинградский Университет!»
Не помню, до или после государственных экзаменов нас распределяли на работу и в аспирантуру. В кабинете декана заседала солидная комиссия во главе с начальником отдела кадров Университета т. Почекутовым. С. Л. Утченко говорил мне, что Почекутов, работавший прежде в отделе кадров Института Истории, самый крупный дурак из тех, кого он когда-либо встречал. И добавил: «А встречал я много!» Так вот именно Почекутову была вручена судьба моя. Войдя в кабинет декана, я огляделся. Все сидели очень
