– Говорят, Константин Сергеевич, вы долго работали над «Синей птицей»? Изумительный спектакль, что-то совершенно новое и невероятное на нашей отечественной сцене. Пожалуй, никому не удавалось передать на сцене мудрость и иронию жизни в таких чудесных формах. Я получил огромное удовольствие… Спасибо вам, – поблагодарил Шаляпин Станиславского, зайдя к нему в кабинет директора.
– Вы случайно застали меня в кабинете директора, Федор Иванович, – просто сказал Станиславский. – Я редко здесь бываю… Что-то происходит нехорошее в нашем театре. Слишком много недовольных, завелись интриги, начались скандалы, подсиживания. Актеры могут опоздать на репетиции, заведующий бутафорской частью вообще не прийти, а ведь он – неотъемлемая часть общей работы, да и с Владимиром Ивановичем у меня постоянные стычки по тем или иным вопросам. Вот ставил он «Бориса Годунова», эта тема близка вам, вы поймете характер наших разногласий. Обычно мы не вмешиваемся в постановки друг друга, знаем, что видение спектакля у нас разное. Но я как актер занят в его спектаклях. И вот на этот раз он предложил мне играть Бориса Годунова… Чудная роль, вживаюсь в характер исторического деятеля, перечитываю исторические хроники, ищу костюмы, хочу понять другие персонажи. И вот репетиции начались… Вы знаете, Федор Иванович, я люблю все стили, все направления искусства, но я требую одного: каждый миг творчества должен быть вечно новым для творца, должен быть пережит заново, со всею искренностью и упоением… Но не могу спокойно видеть, как подавляется мое представление о действующих лицах и на моих глазах вылепляется нечто противоположное или, во всяком случае, нечто схематичное.
– Надо ставить пьесы, как они написаны, а не выдумывать, как это делают Мейерхольд и Санин, не зря ж Комиссаржевская, в сущности, прогнала Мейерхольда из своего театра, когда она увидела, что его режиссерские искания чужды ее творчеству, что они по-разному смотрят на задачи искусства, – задумчиво сказал Федор Иванович.
– Нет, нет, Федор Иванович, у нас в театре – совсем иной случай. Вера Федоровна, не согласная с творческими позициями Мейерхольда, имела право удалить его из своего театра. Принципиальное несогласие артистов в задачах и стремлениях искусства – это важное препятствие для совместной работы. Если художники не находят в своей душе уступок, тогда надо уходить, нельзя творить против воли. При всяком творчестве можно убеждать, но нельзя насиловать. Я понимаю тех критиков, которые упрекают Мейерхольда за то, что он «налагает на театр железные кандалы». И вот я спрашиваю, можно ли актерам, свободным творческим индивидуальностям, все время чувствовать на себе эти железные кандалы?
– Я их чувствовал только в начале своей карьеры, но очень скоро, с помощью Мамонтова, Врубеля, Кости Коровина, не могу перечислить всех моих друзей, с помощью которых научился сбрасывать эти кандалы, – радостно поддержал Шаляпин Станиславского.
– Так вот… Владимир Иванович начинает репетиции «Бориса» и сразу чувствуется, что он загоняет всех нас в свою превосходно выстроенную и снабженную всем необходимым комнатушку. Берите и ешьте, но мне хочется самому подумать, где мне развернуть мой характер… В этой комнатушке или выйти на простор Дворцовой площади. И главное в том, что я хочу сам найти изобразительные средства, с помощью которых я должен представить своего героя зрителям. Владимир Иванович увидел в Самозванце, в гениальном Гришке Отрепьеве, воскресшего Дмитрия, «светлый мстительный рок, пронесшийся над головой Бориса», а мне кажется, что Самозванец – это бравый, талантливый, энергичный, ловкий актер. И если б только по этому поводу возникали у нас разногласия. Вот еще один пример. Владимир Иванович ведет репетицию девятой картины – «Царские палаты», я увидел, что все делает он не так, как я вижу эти сцены. Но стоит мне сделать замечания, как тут же возникает спор. Как же можно выпускать такой спектакль, когда неверно толкуются образы, естественно, я возражал против постановки в таком виде. Но что я могу поделать, Федор Иванович, я с глубокой душевной болью писал заявление господам пайщикам театра, чтоб освободили они меня от обязанностей и звания директора ввиду того, что эти обязанности по моей же вине сведены к нулю, но правление пайщиков, в том числе и Немирович, промолчало… Так что вот и не знаю, что делать… Сегодня случайно забрел в свой кабинет… Рад с вами повидаться…
– Я просто хотел поблагодарить вас за чудесный спектакль, который вы всем нам подарили, – за «Синюю птицу», мы всей семьей смотрели и радовались простоте и наивности происходящего. Как вам удалось сохранить эти качества жизни, которые больше всех покоряют нас в реальной действительности и так редко бывают в театральной жизни? Поздравляю вас, Константин Сергеевич.
– Вы точно угадали мой замысел… Больше года тому назад я начал готовить этот спектакль, я сразу сказал всем актерам, режиссерам, музыкантам, декораторам, машинистам сцены и другим создателям будущего спектакля, что их ждут в предстоящей работе громадные трудности: надо передать на сцене непередаваемое. Постановка «Синей птицы» должна быть наивна, проста, легка, жизнерадостна, весела и призрачна, как детский сон; красива, как детская греза, и вместе с тем величава, как идея гениального поэта и мыслителя… И вы обратили внимание, что спектакль в нашем театре восхищает внучат и возбуждает серьезные мысли и глубокие чувства у их бабушек и дедушек…
– Это правда, я это видел, но как вам это удалось, ведь для театра вашего это нечто новое, небывалое вообще в театре…
– Замысел поставить именно «Синюю птицу» возник у меня, когда раздалась очень серьезная критика в наш адрес: театр изжил себя, устарел, старые и банальные приемы всем надоели… Я почувствовал, что я что-то утрачиваю, утрачиваю чутье художника, я потерял самое главное – дар предвидения. Я становился вредным для актеров и актрис; то, что я им подсказывал, им не подходило, отвергалось. Я им сулил провалы как ослушникам, а они, действуя по-своему, имели огромный успех. И мне пришлось одно время просто стушеваться, советуя своим друзьям проходить роли с Владимиром Ивановичем в том тоне, который я органически понять не могу по складу своей художественной натуры. Ни одно из моих предсказаний по «Драме жизни» Кнута Гамсуна не сбылось. Я говорил, что Книппер не может играть Терезиту, а она великолепно сыграла, показала исключительный темперамент, какого еще не показывала. Говорил, что не вижу Москвина в Отермане, а он сыграл превосходно… И подумал: надо искать, снова искать свои пути в театре… И тут-то Метерлинк прислал свою «Синюю птицу»… Старые средства перестали действовать на публику, признавались театральными, банальными. Мы стали искать новые средства, к счастью, мы нашли эти новые средства, совершенно противоположные старым. Я предложил совместное творчество представителей всех искусств и работников сцены… Чтоб избежать театральности, нужна была неожиданность и в декорациях и во всех сценических трюках… Сначала было много пестроты и декоративной сложности, но мы продолжали искать. И кажется, нашли менее пестрое и более простое, но не менее интересное по своей художественной фантазии.
