К 1892 году на Кубе полным ходом шла подготовка к очередной войне. Хосе Марти бросил журналистику и взялся за организацию новой Кубинской революционной партии, в которую входили изгнанники, жившие во Флориде и в Нью-Йорке; по его мысли, вокруг этого костяка должно было сложиться демократическое движение. Когда Марти решил, что партия готова к делу, то отправился в Санто-Доминго, где жил тогда Максимо Гомес, а затем в Коста-Рику — разыскать Антонио Масео. Оба они с готовностью согласились возобновить революционную борьбу. К осени 1894 года ветераны-вожаки повстанцев стали понемногу собираться в сельской местности и запасаться оружием.
В Сантьяго революционное брожение началось еще с визита Антонио Масео в 1890 году. Эмилио, Федерико Перес Карбо и горстка других santiagueros тайно собирались и составляли заговор. Хотя Эмилио в глазах колониальных властей оставался неблагонадежным, статус уважаемого и преуспевающего сантьягского дельца в некоторой степени служил ему защитой. С 1894 года и до повторного ареста в 1896 году Эмилио был главой подпольной революционной сети в Сантьяго и ее главным казначеем. Эмилио даже ездил в Нью-Йорк к Марти под предлогом коммерческих дел. (Хотя Марти заболел и не смог встретиться с Эмилио, он прислал ему письмо с извинениями, где называл его «дорогим другом»). Когда вождям повстанцев необходимо было выехать за пределы Кубы, Эмилио организовывал их перевозку. Естественно, подобные занятия держались в тайне; примерно в это же время Эмилио стал одним из директоров сантьягской торговой палаты, где отвечал за «индустрию».
В 1894 году торговые переговоры между Соединенными Штатами и Испанией, которые велись через голову кубинцев, привели к тому, что Испания ввела пошлины на ввозимые на Кубу товары из Соединенных Штатов, а Соединенные Штаты резко повысили тарифы на кубинские товары, ввозимые к ним. Плантаторы, торговцы и коммерсанты, которые успели перенаправить свои интересы от Испании в сторону Соединенных Штатов, были разорены. Хуже того, испанские власти предъявили Кубе счет за убытки в ходе Десятилетней войны. Ежегодные проценты по военным долгам стоили острову чуть ли не половины валового национального дохода; еще двенадцать миллионов долларов уходили на оплату испанского гарнизона на Кубе, в результате всего на все другие государственные нужды, включая образование, оставалось всего 2,5 миллиона. Экономический кризис подлил масла в огонь — кубинцы были в ярости из-за того, что их лишили остатков политической власти, и революционные настроения вспыхнули даже среди некоторых представителей высшего общества. К началу 1895 года стало ясно, что вот-вот начнется новое вооруженное восстание. В доме, расположенном на той же улице Марина-Баха, что и контора Бакарди, Эмилио тайно встретился с горсткой единомышленников, чтобы организовать коммерческое предприятие, у которого были бы отделения и в Сантьяго, и в Нью-Йорке и которое служило бы каналом для передачи военных фондов и связи между революционным штабом в Нью-Йорке и полевыми командирами в восточной Кубе.
По приказу Хосе Марти, который оставался во Флориде, 24 февраля 1895 года началась новая революция — началась с местных волнений, которые поднял в Сантьяго генерал Гильермо Монкада, друг и единомышленник Бакарди. Антонио Масео со своим небольшим контингентом войск прибыл к концу марта, а Максимо Гомес — еще две недели спустя. Стареющего генерала сопровождал сам Хосе Марти. После короткого морского путешествия с Гаити они высадились в страшный ливень на каменистом берегу провинции Гуантанамо, причем Марти сидел на веслах в шлюпке с их судна. До этого момента Марти служил делу революции исключительно как гражданское лицо — как организатор, стратег и агитатор. Гомес и другие командиры считали, что в этой роли он принесет больше пользы, чем в бою, однако Марти был полон решимости отправиться на Кубу и сражаться бок о бок с другими революционерами. Он писал, что кубинский народ «с крайним неодобрением и холодностью отнесется к услугам человека, который говорит о том, что за революцию не жаль умереть, а сам даже не начал рисковать собственной жизнью».
Весь предыдущий год Марти был нездоров, и с учетом слабого телосложения и отсутствия боевого опыта он сильно проигрывал рядом со своими спутниками-ветеранами. Тем не менее простые солдаты, окружавшие его, относились к нему словно к высокопоставленному лицу и упорно называли его Presidente. Хотя Гомес и другие высшие офицеры прилагали все старания, чтобы не пускать Марти на передовую, он рвался в бой — если не участвовать, то хотя бы увидеть. 19 мая ему представилась такая возможность, когда Гомес и его подчиненные столкнулись с подразделением испанских войск. Пока Гомес выполнял окружающий маневр, Марти подошел к его молодому адъютанту, попросил у него револьвер и настоял на том, чтобы отправиться в бой. Они с адъютантом оседлали коней и поскакали на выстрелы по дороге, вдоль которой росли высокие деревья, и попали прямо в засаду. Марти, ехавший на белом коне, был сражен выстрелом в грудь и мгновенно погиб.
Самопожертвование Марти потрясло кубинцев, и в революционную армию хлынул поток добровольцев. Однако, вполне возможно, он мог бы оказать куда более сильное влияние, останься он жив. Ни у кого другого не было ни его убежденности, ни его лидерских качеств, и если бы он стал первым президентом свободной независимой Кубы – а так бы, конечно, и было, — возможно, стране удалось бы избежать политических катаклизмов, которые ожидали ее в будущем.
Железнодорожный вокзал в Сантьяго был по-воскресному полон, однако в толпе преобладали испанские солдаты. Была Пасха, день стоял теплый и ясный, но стоявший на вокзале гомон говорил не о празднике, а о войне. Попытки попасть в Сантьяго или выехать из него превратились в дело рискованное и непредсказуемое, а безопаснее всего на тот момент стало путешествовать поездом. Сельская местность уже была полностью под контролем повстанцев, почти каждый день происходили стычки с испанскими войсками. Полиция расставила кордоны на всех дорогах, ведущих из Сантьяго, чтобы останавливать молодых кубинцев, которые направлялись в горы, к мятежникам, но многим все равно удавалось проскользнуть — и частенько на поезде.
Одним из таких молодых людей был семнадцатилетний Эмилито Бакарди, одиноко стоявший на платформе. С родными он попрощался дома, так как знал, что на вокзале полным-полно шпионов и агентов тайной полиции. Когда с начала второй войны за независимость Кубы прошло примерно полтора месяца, Эмилио задумал примкнуть к повстанцам. И сам он, и его младший брат Даниэль с раннего детства слышали рассказы о первой войне и о роли, которую играл в борьбе их отец. Братья договорились при первой же возможности вместе отправиться в горы. Однако отец остановил Даниэля, которому только-только сравнялось шестнадцать, — тот был болезненным мальчиком и едва ли принес бы пользу повстанцам, — но Эмилито летом должно было исполниться восемнадцать, и Эмилио понимал, что он вправе принимать решение сам. Однако по собственному опыту Эмилио знал, что его сына ждут смертельные опасности, если он станет бойцом революционной армии, и когда тем утром они с Эльвирой обнимали своего мальчика, то понимали, что, возможно, видят его в последний раз.
