Эмилито увидел нескольких испанских солдат, беспокойно меривших шагами платформу; на солдатах была форма из тонкого хлопка и соломенные шляпы. Юноша мял в руках билет, изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно. Если его спросят, он скажет, что едет к приемной бабушке, матери Эльвиры Капе, — и это была правда: так уж случилось, что ее кофейная плантация неподалеку от города Ла-Майя стала местом сбора для революционеров-новобранцев. С собой у Эмилито был чемоданчик и никакого оружия, кроме перочинного ножика, — а еще у него не было никакого военного образования и ни малейшего представления о том, что он может предложить революционной армии, кроме решимости сражаться за дело Cuba Libre.
Эмилито вышел из поезда в Эль-Кристо, примерно в семи милях от Сантьяго, «одолжил» лошадь и направился на плантацию Капе, которую местные жители называли Санто-Доминго. Чернокожий погонщик мулов по имени Сиксто, работавший на плантации, но имевший связи с mambises, свел Эмилито с ближайшим отрядом. Вскоре — в основном благодаря отцовскому положению в обществе и репутации в революционном движении — Эмилито получил винтовку и собственного коня. Не прошло и двух месяцев, как он начал участвовать в боевых действиях.
После нескольких месяцев боев Эмилито попал под начало самого генерала Антонио Масео — «Бронзового титана». Воспользовавшись старинным знакомством, Эмилио написал Масео письмо: «Генерал, мой сын отправился на войну, и мне бы хотелось, чтобы он сражался под вашим началом». Разумеется, подобное решение никак не способствовало безопасности Эмилито. Отвага и дерзость Масео вошли в легенду. Те, кто бился рядом с ним, заражались его бесстрашием и обычно следовали за ним, поэтому отправляться в бой под командованием Масео было рискованно. С другой стороны, не приходилось сомневаться, что Масео позаботится о сыне близкого друга. Получив письмо, Масео сразу послал за Эмилито, сделал его младшим лейтенантом и назначил своим адъютантом.
«Это был самый волнующий миг в моей жизни, — вспоминал впоследствии Эмилито о своем назначении. — Я был так близко к Масео, я пожал ему руку, я услышал его голос. Я уже воевал под его началом и уже давно восхищался им во всем великолепии его военного гения».
Таков был идеал кубинской революции — белый юноша из хорошей семьи считал честью для себя воевать под командованием темнокожего генерала, который когда-то был погонщиком мулов и вел свой род от рабов. Для подлинного революционера расизм был не просто неприемлемым — он был непатриотичным. Cuba Libre должна была стать страной, где правят кубинцы, — страной для всех кубинцев.
* * *
Эмилио Бакарди и сам хотел отправиться в горы и примкнуть к Масео и другим командирам, которых он знал долгие годы и с которыми вместе вел подпольную работу, но Эльвира и их друзья быстро отговорили его. Ему было пятьдесят, и здоровье не позволяло ему выносить тяготы партизанской войны. К тому же он плохо видел и совершенно терялся без очков с толстыми линзами. У них с Эльвирой уже были три общие дочери — в придачу к шестерым детям Эмилио от Марии. Надо было управлять семейным предприятием. Свояк Эмилио Энрике Шуг оказался ценнейшим приобретением для компании, однако из-за внешних обстоятельств производство рома постоянно балансировало на грани банкротства и требовало неустанных забот. Наконец, у Эмилио были подпольные дела в Сантьяго, где на нем держалась вся конспиративная работа.
Больше ни у кого не было таких связей, такого таланта организатора, таких знаний. Пусть Хосе Марти и не смог сопротивляться зову оружия, но Эмилио был человеком куда более практичным. Ему не было никакого смысла отправляться в горы, и он это понимал.
В сентябре 1895 года, спустя пять месяцев после того, как Эмилито покинул дом, семью Бакарди Капе потряс новый удар. Второй сын Эмилио, шестнадцатилетний Даниэль, умер от хронической болезни, мучившей его с детства. Эмилио был безутешен и поначалу хотел было вовсе отойти от революционной деятельности, но в конце концов решил, что надо взять себя в руки. Его роль в подпольной работе стала еще важнее, поскольку его ближайший друг и единомышленник Федерико Перес Карбо тайком покинул город и отправился к своему бывшему командиру Масео, оставив Эмилио один на один с колоссальной ответственностью. Поэтому Эмилио не осмелился слишком долго горевать по Даниэлю и тревожиться из-за отсутствия вестей от Эмилито.
К этому времени в Сантьяго установилось военное положение. Днем и ночью улицы патрулировали конные испанские солдаты, полицейские в форме стояли на посту на каждой площади. На окраинах города ходили пешие патрули «гражданской стражи».
После десяти вечера было нельзя собираться группами, ни на улице, ни дома — даже на поминки. По периметру город был обнесен несколькими рвами и оградами из колючей проволоки, и эти заграждения постоянно держались под наблюдением. Агенты доносили обо всех сколько-нибудь необычных перемещениях, и революционному движению приходилось прибегать к небывалым мерам секретности. О том, чем занимается Эмилио, вне пределов семьи знали лишь считанные друзья. Одним из них был его свояк Рамон Мартинес, муж сестры Эльвиры Эрминии. Мартинес лично знал Хосе Марти — делил с ним койку во время плавания на Ямайку, — к моменту начала революции был тяжело болен и прикован к постели, однако он попросил свою жену «сделать ради свободы Кубы то, чего я не могу». Эмилио предложил Эрминии перевезти Рамона к ним с Эльвирой, чтобы вместе провести последние дни. Эмилио рассчитывал, что поток посетителей, которые потянутся в дом Бакарди проститься с Мартинесом, станет надежным прикрытием для связных и революционных агентов, приходивших к нему почти каждый день.
Как посредник повстанцев Эмилио занимался связями между ними и союзниками за рубежом и координировал закупки оружия и необходимых повстанцам припасов. Он надзирал за контрабандой боеприпасов в мешках с фасолью и рисом и даже организовывал поставку динамита, при помощи которого повстанцы взрывали мосты.
Чтобы избежать подозрений, нужны были постоянные усилия и изобретательность. Свои письма Эмилио подписывал «Фокион» — в честь афинского полководца и политического деятеля, которого прозвали Добрым за порядочность и верность демократии. Когда Эмилио отправлял деньги или припасы повстанцам в их горных лагерях, то прилагал половину газетной страницы, а вторую оставлял себе. Если для установления контакта приходил другой связной, он должен был предъявить недостающую половину, чтобы подтвердить, что он действительно повстанец.
