полгода. Его сердце налилось свинцом, в глазах вновь и вновь появлялись слёзы, как он их ни сдерживал, но все равно он пытался быть веселым и беззаботным ради меня. Он хотел показать, как он рад, что я буду счастлив, как он благодарен мне за всё, что я для него сделал, за новую жизнь разума, которую я ему подарил. Он делал всё, что мог, чтобы меня подбодрить. Я расплакался, а он стряхнул слёзы.
- Полгода минут быстро, - сказал он. - Может быть, ты вернешься ко мне, и я снова буду счастлив.
А пока он будет писать мне очаровательные письма, я уверен.
Разве какая-нибудь девушка согласилась бы на такое расставание? Нет, она бы завидовала и ревновала, и спрашивала бы, почему это я собираюсь наслаждаться жизнью, пока она будет прозябать на дождливом, холодном севере. Разве не будет она расспрашивать тебя о всех красавицах, которых ты встретил, о том, были ли они яркими и чарующими, так же, как юноша просил рассказать обо всех интересных людях, которых я встретил, чтобы он тоже мог узнать о них что-то интересное? Девушка на его месте заболела бы от зависти, ревности и злобы. Повторяю, ты не знаешь, что такое великая романтическая страсть.
- Твои аргументы нелогичны, - воскликнул я. - Если девушка ревнива, это потому, что она отдает себя более полно: ее исключительность - оборотная сторона ее преданности и ревности, она хочет сделать для тебя всё, быть с тобой и помогать тебе во всем. В случае болезни, бедности или опасности ты поймешь, что она может дать тебе намного больше, чем этот твой солдат в красных бриджах.
- Фрэнк, это - просто грубая колкость, а не аргумент.
- Аргумент столь же веский, как твои «кошки», - ответил я. - Твой солдатик с никелированным велосипедом вызывает у меня лишь улыбку, - и я улыбнулся.
- Ты невыносим, - воскликнул Оскар, - просто невыносим, и в глубине души ты знаешь, что все аргументы - на моей стороне. В глубине души ты должен об этом знать. Фрэнк, что же питает страсть, если не красота, одна лишь красота, всегда красота, А в красоте форм и жизненной силе девушек не сравнить с юношами. Если бы ты любил красоту столь же сильно, как я, ты бы чувствовал то же, что и я. Красота дарит мне наслаждение, пьянит, словно вино, ослепляет ненасытным желанием...
ГЛАВА XXIII
Оскар был несравненным спутником - дружелюбным, ярким, ищущим новизны, как ребенок, всегда всем интересовался и был интересен. Мы проснулись в Авиньоне, вышли в пальто поверх пижам размять ноги и взять по чашке кофе на платформе в жемчужном сумрачном свете раннего утра. После кофе он направился к противоположному краю платформы, ему хотелось взглянуть со мной на городскую стену, отреставрированную ужасным образом, но даже посмотрев на нее издалека, мы словно перенеслись на пятьсот лет назад, в век рыцарства.
- Фрэнк, как бы мне хотелось быть трубадуром или трувером. Вот мое истинное metier, призвание - странствовать от одного замка к другому, петь любовные песни и рассказывать романтические истории, чтобы помочь сильным мира сего скрасить скуку их жизни. Представь, какой прием мне оказывали бы за то, что я приношу радость в изоляцию их замков, новые идеи, новые страсти - дыхание сплетен и скандала из внешнего мира, дабы облегчить невыносимую скуку Средневековья. Думаю, меня оставили бы при дворе в Эксе, привязали бы меня цепями из цветов, и моя слава распространилась бы по всем залитым солнцем виноградникам и серым, усеянным оливковыми рощами холмам Прованса.
Когда мы вернулись в поезд, Оскар сказал:
- Следующая остановка - в Марселе, да, Фрэнк? Великий исторический город, которому почти три тысячи лет. В сравнении с ним поистине чувствуешь себя варваром, но при этом я знаю о Марселе лишь то, что он славится буайбесом. Может быть, во время остановки попробуем его?
- Буайбес, - ответил я, - есть не только в Марселе или на Рю Канабьер. Его можно заказать по всему побережью. Лишь один ингредиент для него необходим - окунь, которого можно поймать только среди скал. Там, куда мы едем, получишь на обед превосходный буайбес.
- А куда мы едем? Ты мне еще не рассказал.
- На твое усмотрение, - ответил я. - Если хочешь идеальное спокойствие, есть два тихих местечка в горах Эстерель - Агай и Ла-Напуль. Агай - в центре Эстерель. Там ты будешь абсолютно один - разве что какой-то французский художник случайно забредет. Ла-Напуль - в восьми-десяти милях от Канн, так что ты будешь недалеко от города и его развлечений. Есть еще и третье место, еще более спокойное - в горах за Ниццей.
- Ницца - звучит чудесно, Фрэнк, но я там встречу слишком много знакомых англичан, а они - ужасно грубы. Думаю, выберем Ла-Напуль.
В десять часов мы вышли в Ла-Напуле и поселились в маленькой гостинице, сняли три самые лучшие комнаты на третьем, верхнем этаже, к вящей радости хозяина гостиницы. В двенадцать позавтракали под большим зонтом на открытом воздухе, смотрели на море. Я подстегнул прыть хозяина гостиницы, он поджарил для нас маленькую барабульку, попробовав которую, мы поняли, как пресна молодая рыба. Затем подал незатейливый бифштекс с картофелем, кусок сыра и сладкий омлет. Мы с Оскаром сошлись во мнении, что нам подали прекраснейший завтрак. Кофе оставлял желать лучшего, и шампанского, которое можно было пить, в меню тоже не оказалось, но оба эти недостатка можно было устранить до завтра, и их устранили.
Потом мы весь день гуляли по берегу моря и заросшим соснами холмам. Следущее утро я посвятил работе, но днем был свободен, мог гулять и исследовать местность. Во время одного из первых своих странствий я нашел монастырь среди холмов, на высоте сотен футов над уровнем моря, его построил и настоятелем был итальянский монах. Я познакомился с отцом Вержилем и отлично с ним побеседовал. Он был человеком мудрым и сильным, с приятными мягкими манерами. Если бы он в юности уехал из своей итальянской рыбацкой деревушки в Нью-Йорк или Париж, он определенно добился бы величия и почета. Однажды я привел Оскара с ним повидаться - из нашей гостиницы до монастыря было минут сорок пять ходу, но Оскар всю дорогу ворчал, что тут идти много миль, дорога в колдобинах, палит солнце. Правда заключалась
