в боксах Шарли и Бэби тем временем заждались своих «Альфа»-кавалеров, запаздывавших к финишу двадцать пятого круга. Должны же были уже примчаться. Мутная пелена тревожного ожидания чего-то ужасного все сгущалась.
Руди унесли с трассы на простом деревянном стуле из ближайшего кафе. От шока он сидел на нем противоестественно прямо и уже́ ничего не видел вокруг из-за крови, заливавшей ему глаза. Лишь оглушительный визг мчащихся мимо гоночных машин терзал его мозг. Наконец прибыла карета скорой помощи. Санитары положили Руди на носилки и погрузили внутрь. Каждую выбоину и каждый поворот по дороге в госпиталь по улицам Монте-Карло отдавался волнами боли, пронизывавшими травмированную ногу. Что-то с ней было очень и очень не так. Руди даже не осмеливался спросить, что именно.
Из приемного покоя его сразу же отправили на каталке в рентгеновскую лабораторию, а оттуда в хирургическое отделение. В ожидании врача Руди развлекал лишь вид сквозь высокие окна на колышимые ветром кроны деревьев. Все вокруг него было стерильно-бело-стеклянным. Ранее испытанная боль оказалась лишь малой толикой нахлынувшей теперь агонии. Его лицо с глубокими рваными ранами, крупными каплями пота на лбу и свирепой от стиснутых челюстей гримасой живописало все его страдания.
Наконец появился доктор Трентини – худосочный, бледный коротышка. Руди его сразу же инстинктивно невзлюбил. К тому же и языковой барьер налаживанию контакта не способствовал. Руди просто хотел, чтобы хирург сразу же начал собирать по кускам его – ясно же и так! – сломанную ногу. Он не мог взять в толк, почему тот медлит.
Доктор Трентини с ассистентом все еще стояли у окна и рассматривали рентгеновские снимки, когда в палату вошла Шарли в сопровождении Луи и Бэби. «Переведи им, пусть вытягивают мне эту ногу, насколько только смогут!» – взмолился Руди. Он был лично знаком с гонщиками, у которых после подобных травм одна нога оказывалась короче другой, и такая перспектива была для него абсолютно неприемлемой.
Доктор Трентини вывел Шарли из палаты и поднял снимки к свету и показал: «Вот, мадам, взгляните: и бедренная кость, и большая берцовая кость – обе раздроблены вдребезги. Ваш муж никогда больше не сможет водить машину».
Шарли едва не упала в обморок. А Бэби-таки упала, услышав от подруги вердикт врача.
Через три дня, в воскресенье после обеда Руди лежал на больничной койке с уродливо загипсованной снизу доверху правой ногой. Вся палата была завалена цветами от поклонников, желавших гонщику скорейшего выздоровления, а рядом с ним сидела Шарли и, как умела, переводила с французского радиотрансляцию о захватывающем поединке между Нуволари и Варци.
На последнем круге, причем уже ближе к финишу у Нуволари заглох и загорелся мотор. Тацио выскочил из машины и даже пытался вручную докатить свою Alfa Romeo в клубах черного дыма до финишной черты. В итоге Варци на Bugatti спокойно финишировал первым, второе место досталось Марио Борцаччини, а третье – Рене Дрейфусу [176]. Луи Широн финишировал лишь четвертым – и с огромным отставанием.
Невзирая на все усилия медиков, включая спешно вызванного из Италии специалиста, чья консультация помогла спасти его искалеченную ногу от ампутации, Руди пребывал в смятенном состоянии духа из-за того, что его возвращение в строй неоправданно затягивается. Его место – в гонках. И это единственное существующее для него место в мире.
Факт, однако, был налицо: такое увечье не выправить, – и хромать ему отныне, фиксируя каждый шаг, а не взлетать по ступенькам до конца своих дней. Гонки на этом фоне казались чем-то сродни призрачному отблеску былой славы. [177]
Команда Bugatti, включая Рене и, естественно, Варци, вовсю отмечала победу омарами с шампанским, когда в Казино Монте-Карло, где они гуляли, прорвался репортер с расспросами. Страшную аварию Руди Караччолы гонщики комментировать отказались. И без того тоскливо всякий раз, когда опять разбился кто-то из твоей гоночной братии, так если еще и смаковать детали подобных катастроф – недолго и самим задуматься, не они ли следующие, и усомниться, стоит ли продолжать. На вопрос репортера, как они поддерживают физическую форму, Варци указал на дымящуюся сигарету у себя в зубах.
– И не вздумайте еще его спрашивать о любимом зимнем виде спорта, – сухо добавил Рене. – Он бережет свои руки и ноги, боится сломать.
Стол взорвался хохотом, и ночная гулянка продолжилась. [178]
После такого финиша третьим в Монако Рене нашел в себе силы вернуться в гонки лишь к июльскому Гран-при Бельгии. И снова занял третье место. Затем дважды подряд – в Дьеппе и Ницце – финишировал вторым. Первое место раз за разом ускользало у него из-под носа, и происходило это вовсе не по причине его собственной нерасторопности, а прежде всего из-за того, что отец и сын Бугатти в своем педантичном стремлении к разведению в своей конюшне исключительно pur sang [179] жеребцов вечно тормозили и запаздывали с новшествами, из-за чего их Bugatti в каждом состязании пусть и немного, но стабильно проигрывали в скорости Alfa Romeo и Maserati.
За время взятой паузы в выступлениях за заводскую команду из Мольсайма Рене завел роман с барышней по прозвищу «Шушу́» (что по-французски значит «милка»). Жильберта Миратон (настоящее имя его пассии) относилась к coterie [180] богатых юных дам, посещавших автогонки и блиставших модными нарядами на concours d’élégance [181]. И на все эти события Шушу непременно прибывала на собственном роскошном белом лимузине Delage [182].
Пути Шушу и Рене пересеклись в начале 1933 года. На эту жизнерадостную, веселую и остроумную брюнетку просто невозможно было не обратить внимания, несмотря на ее малый рост, настолько она выглядела вездесущей и неотразимой, где бы ни появлялась. Были, конечно, у Рене романы с женщинами и до нее, но Шушу стала первой, кто его заинтересовал искренне и надолго. По возможности он наведывался к ней в гости в Шатель-Гийон, городок на водах в центральной Франции неподалеку от Виши, или же они встречались на гонках.
В целом Рене был доволен тем, как складывался его первый сезон у Бугатти, и был бы счастлив по жизни, если бы не одно «но». Ему категорически не нравилось все, что он слышал о развитии политической ситуации в Германии, хотя напрямую это его лично пока что вроде бы никак и не затрагивало. Но он же своими глазами видел фашистов и плоды их деятельности, живя в Италии, оказавшейся под властью Бенито Муссолини. Тогда, в 1931 году, сидя как-то раз теплым майским вечером с братьями Мазерати на веранде Caffè San Pietro в Болонье,
