они стали свидетелями того, как из парадных дверей Муниципального оперного театра на улицу вдруг хлынула взбудораженная толпа. Составлявший им в тот вечер компанию журналист Коррадо Филиппини сходил узнать, в чем дело, и вернулся крайне встревоженным. Дирижер Артуро Тосканини не стал исполнять в качестве увертюры официальный гимн Национальной фашистской партии “Giovinezza” [183], нарушив тем самым действовавшее предписание. Присутствовавший в ложе министр из кабинета Муссолини был настолько взбешен этим демонстративным актом неповиновения, что приказал мордоворотам из личной охраны проучить пожилого маэстро. Те все исполнили как по нотам: обступили Тосканини на выходе из театра и избили до потери сознания. [184] Рене прожил в Италии достаточно долго, чтобы в полной мере прочувствовать все прелести жизни под властью напыщенных фашистов, но до этого случая все-таки склонен был считать их достаточно безобидными шутами. Лишь жестокое избиение Тосканини открыло ему глаза на то, что собою представляют чернорубашечники в реальном свете. [185]
Нацистская же разновидность этой оголтелой людской породы отличалась агрессивным антисемитизмом. Во французской национальной культуре имелись и собственные глубоко укоренившиеся традиции антисемитизма, особенно ярко высветившиеся в ходе судебных слушаний по откровенно сфабрикованному делу капитана штаба французской армии Альфреда Дрейфуса. В 1895 году присяжные вопреки здравому смыслу признали тезку отца Рене виновным в продаже немцам сведений, составляющих военную тайну. Хотя само «дело Дрейфуса» к 1930-м годам давно кануло в лету, предвзятое отношение к немногочисленной еврейской диаспоре с тех пор сделалось сохранилось. [186] Во Франции один иезуит писал, что «антисемитизм – суть установление свыше, пусть и латентное, но универсальное». Историк Ойген Вебер [187] добавлял: «Даже и не нужно было думать о них дурно, чтобы просто инстинктивно их сторониться и, само собой, не допускать самой мысли о том, чтобы ваши отпрыски с ними породнились». Евреи даже и с французскими паспортами так и оставались «инородцами» в глазах массы «коренных» французов. [188]
Несмотря на весь этот якобы глубоко укоренившийся во Франции антисемитизм и даже будучи по нелепому стечению обстоятельств однофамильцем самой знаменитой его жертвы (с капитаном Дрейфусом у него не было никакого родства), сам Рене с предвзятым отношением к себе по большому счету даже и не сталкивался. Рос он в Ницце в тесно сплоченном добрососедском сообществе. Отец его, хотя и был родом из консервативной еврейской семьи, сам синагогу не посещал. Рене в жизни не обзывали «жидом» или чем-то подобным. По матери был скорее католиком и воспитывался ею вместе с братом и сестрой вполне по-христиански. Впрочем, на Рене с детства ни та, ни другая религия ни малейшего впечатления не производила, и он, вероятно, назвал бы себя атеистом, если бы кто-то надоумил его задуматься о том, какую веру он исповедует. До сих пор в гоночной карьере Дрейфуса корни никак не влияли на его перспективы, и он даже не подозревал, что вскоре могут очень даже повлиять. [189]
«Они чуют опасность, – писал в те годы один французский эссеист о своих еврейских соотечественниках, – но предпочитают прятать головы в песок». [190] – Рене как раз и был из этого числа: он с головой погрузился в автоспорт.
Германию, как источник смертельной опасности для себя лично, он воспринимал разве что на трассе, где немцы вдруг стали задавать устрашающие темпы бесконечной погони за всевозрастающими скоростями. 10 сентября они с Мео Костантини за ланчем в заводском буфете в Мольсайме слушали трансляцию из Монцы, куда сами не поехали. Там как раз шли «разогревы» [191].
Национальный автодром в Монце к северу от Милана представлял собой сверхскоростной овал и уже успел снискать себе репутацию «кольца смерти».
Вдруг комментатор умолк на полуслове. Рене подумал, что пропал сигнал трансляции; в эфире и до того без конца трещали статические разряды. Костантини же сразу понял, что там катастрофа. Вскоре из Монцы звонят по телефону и сообщают о страшной аварии на южном вираже. [192] Джузеппе Кампари потерял управление, его Alfa Romeo P3 занесло влево и как из катапульты вышвырнуло за высокий борт крутого виража. Горячо любимый местной публикой итальянец погиб мгновенно.
Пытаясь избежать столкновения с потерявшим управление прямо пер ед ним Кампари, Марио Борцаччини ударил по педали тормоза. Однако механики для снижения веса его Maserati сняли с нее передние тормоза, а для повышения скорости на не требующем резких маневров овале обули ее в резину с гладким протектором. Шансов у него не было. Машина кубарем перелетела через бетонный отбойник, а выброшенный из кабины Марио получил перелом позвоночника при ударе об дерево и вскоре скончался в больнице.
Несмотря на протесты с требованием остановить заезды, организаторы провели и третий «разогрев», и финальную гонку. На восьмом кругу лидировавший граф Станислав Чайковский вылетел за борт виража и был придавлен своей Bugatti, которая еще и загорелась. Смельчаки из числа зрителей пытались его спасти, но выяснилось, что огонь ему уже не повредит: гонщик погиб мгновенно от черепно-мозговой травмы. [193]
На следующий день Бенито Муссолини возложил цветы к наскоро возведенному в Монце мемориалу в память о трех многократных победителях различных Гран-при. Итальянский лидер был горячим любителем всякого спорта, включая автомобильный. В 1928 году подконтрольный его фашистскому правительству банк выкупил бедствующий миланский автозавод Alfa Romeo у его основателя Николы Ромео. И теперь у Муссолини была целая армада собственных «Альф» с командой первоклассных гонщиков, которые им щедро субсидировались, в том числе и посредством размещения госзаказов на авиационные двигатели и военную технику. Собственно, именно дуче [194] и выдумал такую модель государственной поддержки автоспорта, а Гитлер ее лишь скопировал. [195]
Если поначалу у кого-то еще оставались сомнения на предмет того, кто в реальности рулит командой Alfa Romeo, события двухлетней давности на той же трассе в Монце сняли последние вопросы. 23 мая 1931 года на тренировке перед Гран-при Италии вылетел с трассы и убился об дерево Луиджи Арканджели на Alfa Romeo Tipo A. Его товарищи по команде хотели сняться с состязаний в знак траура по «Льву из Романьи», но Муссолини жестко пресек это проявление сентиментальности: «Всем стартовать – и победить!» – безапелляционно приказал он гонщикам [196]. [197]
И вот еще три жизни положены на алтарь безумной гонки за победой, безутешные вдовы в черных вуалях рыдают на похоронах, а журналисты описывают все это как «проводы старой гвардии в последний путь» и «страшнейшую катастрофу в истории автогонок». [198]
Ближе всего из погибших Рене знал графа Чайковского, и гибель Станислава
