Довлатов — добрый мой приятель - Людмила Яковлевна Штерн

Сережа Вольф — просто старый человек. Кушнер одиноко выживает. Охапкин помешался. <…>

Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно, и реки — тоже. Но я забыл куда. Мне отомстят все тургеневские пейзажи, которые я игнорировал в юности. Прости мне этот громоздкий метафорический выпад.

Я хотел бы закончить просто и твердо: я люблю тебя вопреки моей сущности, моим (гранд пардон. фр.) эстетическим идеалам, вопреки политике и географии. Ты была воплощением совершенно необходимой мне женщины. Обидно думать, что все твои поклонники думают так же о себе [Стиль, однако! — Л. Ш.].

Видно, мне суждена трагическая любовь. Если бы ты намекнула — всю оставшуюся жизнь употребил бы на то, чтобы быть вместе. Пусть через десять — двадцать лет.

Напиши мне. Лена твоих писем не разоряет.

Твой бедный Довлатов

* * *

В Нью-Йорке мы прожили восемь месяцев, но работы не нашли. Зато Катя, не окончив советской школы, без аттестата зрелости поступила в Барнард-колледж Колумбийского университета. Первое предложение Вите пришло из Бостона, из Научно-исследовательского глазного института, где он и начал работать программистом. Мои попытки вклиниться в геологию увенчались единственным интервью в бостонской проектной конторе «Стоун и Вебстер». Это интервью я с блеском провалила. Мы, советские эмигранты, простодушно полагали, что чем ярче наши регалии и чем выше занимаемые в Союзе должности, тем шире раскроют нам объятия американские фирмы. То есть начальники освободят кресла, научные сотрудники предложат нам свои места, а сами встанут в очередь за пособием по безработице.

На вопрос начальника отдела, умею ли я делать гидрогеологические откачки, то есть простейшую полевую работу, я, снисходительно прищурившись, сказала:

— Это делают у нас первокурсники. Я перестала заниматься откачками пятнадцать лет назад.

Интервьюеры уважительно закивали головами. Могла ли я предположить, что идиотским своим ответом подписала себе приговор? Через несколько дней пришло письмо, уведомлявшее, что я overqualified, то есть больно образованная для предлагаемой мне скромной должности. А была бы поумнее, радостно лыбясь, воскликнула бы: «Да я специально эмигрировала из Советского Союза, чтобы делать откачки!».

Кстати, год или два спустя, когда в Бостон понаехали толпы соотечественников — и среди них инженеры и техники — в «Стоун и Вебстер» наняли тьму наших эмигрантов. Как-то я была на обеде у своих американских друзей, и один из гостей, оказавшийся сотрудником отдела кадров этой фирмы, рассказывал, что с появлением в компании русских отдел кадров завален их доносами друг на друга. «Этот окончил не тот институт», «тот вообще не окончил института, у него диплом поддельный», «этот врет, что работал там-то», «тот приписал себе десятилетний стаж».

Я же полтора года не могла найти себе места ни в прямом, ни в переносном смысле. Решив забыть о своем геологическом прошлом, стала искать любую работу. Увидела объявление в окне магазина чемоданов, зашла туда… О том, что из этого вышло, я впоследствии написала рассказ «По знакомству». Хозяин этой «чемоданной» лавки (в коею он меня не нанял по причине отсутствия опыта продажи чемоданов), послал меня к своему сыну, профессору Массачусетского технологического института, а тот — к внуку Альберта Эйнштейна, тоже профессору. Внук по имени Герберт Эйнштейн позвонил своему другу, и меня приняли на работу во вполне пристойную геологическую компанию. Все свои похождения я описывала в письмах на родину.