причём вдоль и наискосок…
Это всё мгновенно разрядило обстановку и заставило нас резко прийти в себя, ведь жутко даже представить, кто здесь только что бичом размахивал, будь то ангел или демон, но на месте бедной сковородки никто не хотел бы оказаться! Всхлипывающую Альку подняли, успокоили, и мы все вдруг как-то выдохнули, потом помолились и попросили друг у друга прощения. Девчонки с перепугу жались к батюшке, а он на всякий случай прошёл по дому с кадилом и окропил все углы святой водой.
Казалось бы, мир восстановлен, и можно жить дальше, но к ночи пришло следующее искушение, откуда его совсем не ждали. Точнее, искушения пришли. Ещё один священник, временно служащий в соборе, вместе с женой и дочками, весёлые и румяные с мороза, вдруг позвонили в наши двери незадолго до полуночи.
Сам священник, коренастый и русоволосый, шагнув в прихожую, бодро изобразил Деда Мороза, он тряхнул светлой бородой, вытащил из-за пазухи бутылку «Советского Шампанского» и нараспев поздравил нас с наступающим. Его миловидная матушка в павловопосадском платке исполнила роль Снегурочки: скромно улыбаясь, она достала большой ароматный пирог с рыбой, домашнее печенье и какие-то сладости, а две их нарядные девочки-погодки смущённо топтались у порога и с любопытством выглядывали из-за родительских спин.
Мы опешили, потому что всё происходящее являло собой немыслимое нарушение устава, его духа и буквы, ведь в эту ночь положено молиться за грешный и погибающий мир, просить Бога спасти заблудших людей, которые уже с вечера начали напиваться, обжираться и блудить. Однако наши нежданные гости по-детски простодушно радовалось празднику, они тоже недавно сюда переехали, никого здесь не знали и отважились прийти к нам с гостинцами, чтобы разделить свою радость и вместе встретить Новый год. Отец Георгий хоть и удивился, но виду не подал, потому что обидеть гостей ещё больший грех, он лишь кивнул нам, чтобы накрывали на стол.
К тому времени мы уже отправили наших девочек спать, а сами собирались в полночь начать служить молебен с акафистом святому мученику Вонифатию, который считается покровителем трезвости. По иронии судьбы день памяти мученика приходится на 1 января, хотя вряд ли Ленин с товарищами вспоминал про это в 1918 году при переходе на григорианский календарь.
Услышав наши возгласы, Алька и Нюшка тут же подскочили и вышли на кухню, где мы с гостями быстро сооружали подобие праздничного стола, и вечеринка началась. Жизнерадостность семейств а оказал ась очень заразительной, мы давно так не веселились, а наш отец Георгий, воодушевившись, сделался душой застолья.
Оба батюшки возглашали тосты, мы проводили уходящий и встретили наступающий год, взрослые пили вино, а девчонкам открыли припрятанный сок, все ели рыбный пирог и сладости, которые по уставу положены только на Рождество, не раньше. Уже под утро мы проводили наших гостей, а сами сытые и довольные отправились спать, дружно прочитав перед сном лишь коротенькое молитвенное правило преподобного Серафима Саровского.
Кто бы мог подумать, что так тоже можно, и моя Алька до сих пор вспоминает тот Новый год как самый счастливый в её детстве.
* * *
Когда мы с Алькой собирались к отцу Георгию или возвращались домой, то при любой возможности заезжали в мужской монастырь, где, кроме нашего бывшего Юрки, а нынче отца Никодима, у нас появилось много духовных братьев и сестёр, и настоятель всегда привечал не только отца Георгия, но и всех членов нашего братства.
С каждым приездом мы замечали, что в монастыре становится всё больше и больше насельников, как братьев, так и сестёр, и народу в соборе постепенно прибавляется, и храм теперь заполняется не только в праздники, но и в будни, а на вечерних службах, когда отцам положено построиться в два ряда от схимников до послушников, то этот строй духовных воинов выглядит очень внушительно, и раз от раза он всё длиннее.
И в каждый длительный пост знакомые послушники постригаются в иноки, меняют имена, и помимо ряс они надевают на голову клобуки. А иноки становятся монахами, и тоже меняют имена, добавляя к облачению длинные мантии с мелкими складками на спине. Такая мантия является главным атрибутом монашества, она величаво развевается на ветру, как крылья или чёрный флаг, когда монах спешит в собор, а монахи в мантиях, идущие строем, вообще производят неизгладимое впечатление!
Ещё регулярно кого-то из братьев рукополагают, и тогда новоиспечённый священнослужитель участвует в соборном богослужении, и он теперь иеродиакон в стихаре или иеромонах с крестом и в священническом облачении. Иногда все перечисленные изменения происходят очень быстро, буквально за два-три года – бегал недавно по двору молодой послушник Саша или Серёжа, и вот уже он иеромонах отец такой-то, ходит степенно, бородища до пояса, и приходится у него исповедоваться, брать благословение и руку ему целовать. Однако некоторые из братьев оставались в послушниках на долгие годы, тут уж каждому своё и настоятелю виднее.
У наших сестёр в монастыре тоже быстро всё менялось, но со стороны не так заметно, как у братьев, и здесь причина во множестве разных факторов, я попробую коротко объяснить.
Начнём с того, что монастырь официально назывался мужским, поэтому сёстры находились в нём почти на нелегальном положении, но во все времена их там было гораздо больше, чем братьев. Помню, как-то висел в трапезной список послушаний, кому куда идти работать, так братьев в нём числилось сто восемьдесят, а сестёр двести сорок!
Такой смешанный монастырь сложился как бы сам собой в очень трудное время полной разрухи, и вдобавок он утвердился в этом качестве из-за превратностей судьбы самого отца архимандрита. Сначала будущий старец долго служил в глухой деревне в обычном приходском храме, но его духовные дарования стали заметны, и люди ехали к нему со всех сторон, он стал для многих духовником и постригал некоторых своих духовных чад, в основном женщин, в тайное монашество. Потом его отправили поднимать только что открытый женский монастырь в нашем городе, и верные матушки поехали за ним, став основой сестринской общины. Но буквально через год всенародно любимого батюшку снова перевели настоятелем уже в мужской монастырь, тоже поднимающийся из руин, и самые преданные матушки опять поехали за ним, чтобы помогать ему в самое сложное время, когда день и ночь надо очень много работать.
В начале возрождения мужского монастыря немногочисленные насельники кроме ежедневных богослужений трудились на стройке и выполняли разные тяжёлые работы, а матушки, которых тоже было немного, всех кормили, пекли хлеб и просфоры, стирали, убирали, работали в огороде и в коровнике, шили облачения и монашескую одежду, занимались реставрацией и росписями, пели и читали на службах, трудились в храме
