загривку, то получишь не ты, а бес, который тебя оседлал.
Блаженны верующие!
Очевидцы утверждали, будто посохи у батюшки-бесогона так часто ломались, что у монастырского резчика всегда имелась работа.
К счастью, мне лично от отца Серафима ни разу не досталось, на меня он даже голос особо не повышал, но несколько раз я слышала, как батюшка распекал своих, и в каких выражениях, ой-ё!.. С отцом дьяконом они вообще словно бы разыгрывали в лицах смачные еврейско-украинские анекдоты про старого националиста, которому везде жиды мерещатся, и оба непревзойдённо исполняли свои роли.
* * *
Сейчас я заранее распишусь в собственном бессилии, но Гоголя уже не воскресить, а мне ужасно хочется хоть коротко пересказать знаменитую легенду о том, как отец Серафим больше часа не пускал к себе приехавшего с инспекцией правящего архиерея. И как владыкины иподьяконы били в ворота со всей дури, а с той стороны очередная бабуля подходила и спрашивала из-за неприступного забора:
– Ась? Какой-такой владыка, быть не может! Настоящий владыка сюда по нашей-то грязи ни за что не поедет! А ну езжайте своей дорогой! Сами-то воры небось, вот и убирайтесь вон отселева! – и уходила.
И примерно с такими вот перепевами несколько раз.
Иподьяконы не сдавались и продолжали долбиться в ворота, которые и на танке не протаранить. Владыка митрополит то гневался, то хохотал, время шло, смеркалось.
И вот наконец-то выбежал сам отец Серафим, в вытертой заячьей ушанке на голове, замотанный в шерстяное одеяло и верёвкой перепоясанный, он приказал кому-то открыть ворота и, кланяясь митрополиту, со слезами в голосе запричитал:
– Ой, владыченька, ой, прости же ты дурака старого! Видишь, с дурами живу и сам дураком сделался!..
И тут же, махнув рукой своим, проорал команду:
– Эй, дуры, бегом накрывайте на стол! Владыка с дороги голодный, кормить его будем!
И разнокалиберные матушки, одетые в свои причудливые лохмотья, как курицы понеслись со всех ног и тут же примчались в трапезную, кто с крынкой, кто с кастрюлькой, кто тазик с творогом приволок. Они быстренько застелили стол клеёнкой, поставили владыке эмалированную миску с отбитыми краями, дали обкусанную деревянную ложку, а отец Серафим сам взялся потчевать дорогого гостя.
Свиту тоже не забыли, усадили парней за тот же стол на лавки и давай их всех кормить до отвала. А готовили у них невероятно вкусно из самых свежих продуктов, и как раз такое, что можно есть владыке, который тоже много лет страдал диабетом.
Мне эту историю пересказывали дважды со слов очевидцев – разные люди в разное время и без особых расхождений, причём в одном случае очевидцем был сам владыка. Сначала я не поверила, и подумала, ну надо же, как можно так нагло и беззастенчиво врать?!
Но когда я сама стала ездить к отцу Серафиму и навидалась там всякого, то поняла, что никакого художественного свиста в тех пересказах не было, наоборот! Рассказчики изо всех сил старались сделать повествование хоть чуточку правдоподобным, поэтому тщательно подбирали выражения и причёсывали сюжет, чтобы собственный язык смог повернуться и у слушателей уши не отсохли.
Говорят, что грозный наш владыка тогда хохотал до слёз, ему очень всё понравилось, и он пообещал отцу Серафиму приехать ещё. И в самом деле, за столько лет митрополиту наверняка уже давно надоели архиерейские встречи с хором и колоколами, официальные приёмы, страх и трепет подчинённых, пышная трапеза с серебряными приборами и ресторанным меню, где на самом деле бедному владыке и съесть-то ничего нельзя, а тут всё так живо, непосредственно, весело и вкусно.
Но если задуматься, то ещё и поучительно!
Понятно, что отец Серафим заслуживает отдельного многотомного повествования и его могучий образ ни в одни рамки не вставить. Я пишу эти строчки в первые дни ноября, когда принято поминать усопших – светлая ему память!
От времени той первой поездки отец Серафим проживёт ещё десять лет, и в последние годы наш новенький Игорь станет его келейником, он будет ухаживать за батюшкой до последнего вздоха. Я ещё постараюсь рассказать, как батюшка Серафим повлиял на мою жизнь, а пока мне надо снова вернуться в август 1995 года, где нам предстоит разлука с нашими дорогими матушками.
* * *
Эх, что тут скажешь!?
Горько и больно, но мы держались, матушки приходили к нам с гостинцами, и мы напоследок побывали у многих из них в гостях, узнали, кто и где в деревне живёт. До сих пор у нас попросту не хватало времени гулять, а тут довольно быстро удалось упаковаться, и мы ждали отца Георгия с машиной, чтобы отправить все вещи на новое место.
За два месяца, которые мы так насыщенно провели здесь на приходе, больше всего нам удалось сблизиться с уже упомянутый матушкой Евангелой и с её духовной сестрой Пансофией, тоже схимонахиней. Они не так давно приехали из Грузии и купили дом прямо напротив храма, ещё и поэтому мы с ними виделись чаще, чем с остальными.
На переезд сюда матушки получили благословение от своего духовного отца незадолго до его смерти, это был особо чтимый старец, его авторитет и подвиги вызывали у всех благоговение и трепет. Но обе сестры за несколько лет так и не прижились на новом месте, они постоянно вспоминали Грузию и чувствовали себя здесь чужими, хотя внешне монашеский коллектив на клиросе выглядел слаженным и монолитным.
Матушка Евангела, сухонькая и высокая, выглядела лет на семьдесят с небольшим, а матушка Пансофия, маленькая, округлая и согнутая почти пополам, казалась восьмидесятилетней, не меньше. Они обе чуть не полвека вместе следовали за своим гонимым батюшкой и реально сроднились между собой, как сёстры, но внешне и внутренне являли собой полные противоположности.
Для тех, кто читает книги сэра Тэрри Пратчетта, мне достаточно назвать имена двух ярчайших героинь его цикла «Плоский мир» – матушка Ветровоск и нянюшка Ягг – и сразу станет ясно и понятно, исключая только самое сильное пристрастие последней: всё же я рассказываю о схимницах, а не о ведьмах.
Остальные черты характеров нашего сестринского дуэта совпадали с литературными персонажами почти буквально – матушка Евангела, воплощение строгости и аскетизма, уставщица, знающая службу в совершенстве, немногословная, сдержанная и даже суровая, а матушка Пансофия, хоть и немощная, но всегда весёлая, улыбчивая, шустрая и неунывающая. Она обладала специфическим монашеским чувством юмора и своими короткими и точными репликами могла беззлобно поддеть и свою духовную сестру, и кого угодно. Впрочем, в её устах всё звучало легко, по касательной и совсем не обидно, но матушка Евангела привычно поддавалась на провокацию, и у них мгновенно вспыхивала и разгоралась своеобразная перепалка буквально на междометиях и обрывках фраз. Похоже, что их бесконечный спор длился те
