«мессершмидты» и подожгли. Простреленными руками он тянул самолет к земле и погиб при неудачной посадке на бугристом поле. После войны я увидел кусок алюминия – остаток самолета Юрки Зыкова, сохраненный родными.
После разгрома немецкой группировки в Корсунь-Шевченковском котле 40 Армия вошла в состав 2-го Украинского фронта и начала подготовку к новому наступлению. Много дел было в разведотделе. Немецкие войска получили на вооружение новые противотанковые средства – фаустпатроны и так называемые оффенрор-трубы со спусковыми механизмами, выбрасывавшими снаряд большой пробивной силы. В условиях уличных боев и фаустпатроны и оффенрор были очень эффективными, в поле не так. Для уничтожения танка его нужно было подпустить метров на 30–40, а при стрельбе надевать противогаз. И фаустпатроны и оффенрор оказались в распоряжении отдела, мы прочли инструкции к ним, но сами испытывать не решались. Мы с Даниленко предложили использовать для этой цели пленных, умевших обращаться с новым оружием, и получили разрешение. Приступили к делу. Немец надел противогаз, долго ложился и наконец нажал спуск. Раздался громкий выстрел. Мы увидели, как нужно стрелять фаустпатронами и из оффенрор. Об эффективности их судить не могли, т. к. не было цели: стреляли просто в крутой берег озера.
Генерал Жмаченко решал вопрос о начале наступления. Он заинтересовался распорядком дня у немцев на передовой и захотел сам выслушать показания пленных. Как обычно, переводил я. У нас находились несколько пленных солдат и оберлейтенант. Командующий тщательно допрашивал их, делал какие-то записи. Закончив, он сказал мне: «Все. Веди их. Будем их бить». Последние слова, с разрешения генерала, я перевел пленным. Они щелкнули каблуками. Потом пленных допрашивал новый начальник штаба генерал Шарапов – невысокий старичок, не только строгий, но и крикливый. Он сменил полковника Белодеда, назначенного командиром дивизии. К несчастью, полковник заболел какой-то тяжелой формой ангины и умер. Я испытал чувство подлинного горя, встретив Виктора Белодеда, не нашел, что сказать.
5 марта 1944 г. Второй Украинский фронт перешел в наступление и прорвал оборону противника. В тяжелом бою был взят город Умань. 40 Армия продвинулась далеко вперед, за ней спешил и штаб. Наш отдел передвигался частями. Группа ехала на новое место. Пока она находилась в пути, связь с войсками поддерживали оставшиеся. Я, в зависимости от распоряжений полковника Сваричевского, оставался либо на старом месте, либо ехал вперед. Расскажу о том, что я знал и видел.
Шла весна. Под мартовским солнцем растаяли снега, бурно потекли вешние воды. Началась распутица. На раскисших дорогах завязла тяжелая немецкая техника. Никогда я не видел ничего подобного: на дорогах западнее Умани стояли во множестве, завязшие в топкой грязи, телеги, тягачи, орудия, танки, грузовики с боеприпасами, легковые машины. Все это брошено в такой спешке, что даже не приведено в негодность. Пленные показывали, что в тяжелые орудия впрягали коней. Кто-то из пленных показал, что видел, как где-то за Уманью завязла сильная машина фельдмаршала Манштейна. Он вышел на дорогу, спе́шил какого-то верхового и ускакал, оставив у машины адъютантов. Они, видимо, что-то сделали: машина фельдмаршала нам не досталась. Но все равно. Успех наших войск был громадным.
Подполковник Браверман и я до 10 марта оставались в Ставище, коротая время. Он рассказывал анекдоты, исполнял еврейские песни и свадебные танцы. Потом, получив приказ Сваричевского, собрали все пожитки и тронулись на полуторке с общим ординарцем Потапом. Немцы бросали технику, потому что на них наседали танки. На Бравермана и меня на этот раз танки не наседали, но двигаться вперед было очень трудно. Мы то и дело толкали наш грузовичок, а к вечеру завязли окончательно. В маленькой деревеньке нашли зенитное подразделение и остались здесь ночевать. Приняли нас отлично. Накормили. Браверман принялся рассказывать анекдоты и говорил, не смолкая, часа три. В короткие перерывы между его анекдотами мы хохотали, как сумасшедшие. Шум стоял невероятный. Потом один зенитчик запел под гитару старые песни, многие из которых были переделаны под новую обстановку. Пел очень здорово. Вообще солдатская самодеятельность ни с чем, пожалуй, несравнима. Я слышал в одной разведроте песенку про погибшего командира. Она начиналась словами «Упал на землю с пробитой грудью». Это была высокая поэзия, рожденная подлинным вдохновением и основанная на том, что безусловно пережил и видел автор. Разве не увидев и не пережив, можно написать так?
«Город наш родной окутан дымом,
Пулями прострелян каждый шаг,
А на нашей площади любимой
Виселицы черные стоят…»
Утром мы двинулись в путь, прибыли на командный пункт, но видели своих не больше часа. Они уехали вперед, мы за ними и опять завязли. Ночевали где-то так, что я записал в дневнике: «В тесноте, но не в обиде». Слишком уж быстро мы двигались, и я забыл, кто и как сделал для меня тесноту необидной. В селе Монастырище мы все-таки догнали отдел. Я успел сделать два дела: переводил допрос пленного у генерала Шарапова: Почему-то он все время меня предупреждал: «Переводи правильно!» А я и без того переводил правильно. После допроса мельком повидался с Женей Торбиной и снова стал собираться в дорогу. На этот раз я ехал с полковником Сваричевским. По дороге остановились и осмотрели настоящее кладбище немецкой техники. Запомнились небольшие машины, напоминавшие модели танков. Полковник Сваричевский предположил, что это мины с дистанционным управлением. Войска двигались так быстро, что разведывательные сводки из штаба фронта запаздывали. Капитан Меньшиков вел большую карту по сводкам Информбюро. Оказывалось трудным поддерживать связь с войсками. Наши капитаны Чернов и Чернозипунников попытались воспользоваться железнодорожной дрезиной и попали под обстрел немцев. К счастью, все обошлось благополучно. Капитаны вернулись без потерь.
Потом я снова ехал с Браверманом: он на подводе, запряженной парой, я – верхом. Рядом с подполковником сидела машинистка Лиза – подруга Даниленко. Было очень холодно. Сначала моросил дождь, потом пошел снег. Я пересел в телегу, кое-как закурил. И тут подполковник Браверман пустился в рассуждения о классической музыке. Свою речь он иллюстрировал исполнением отрывков из знаменитых опер. В течение двух часов (это минимум миниморум) над промокшей и промерзшей степью раздавались то вопли гиены, то вой голодной волчьей стаи, как я их себе представлял. Подполковник же был уверен, что исполняет известный отрывок из «Корнвильских колоколов». Бедная, полуглухая, промерзшая Лиза тряслась от смеха, а подполковник вспоминал все новые и новые оперы. Я снова вскочил на коня.
К ночи добрались до командного пункта Армии. Было темно. Дороги мы не знали. Подполковник Браверман приказал мне спешиться и отправиться на поиск. Я
