легкостью сорвал куш в $20 000 призовых. [493] И на вручении этого Гран-при гранд-дама Маргарет Эмерсон Вандербильт буквально осияла своим лунным ликом его измазанное дорожной сажей за контуром снятых гонщицких очков лицо истинного героя-победителя. Вручив Бернду показавшийся даже ему излишне громоздким и увесистым серебряный кубок, мадам Вандербильт подвела итог: «Сэр, по-моему, вы просто великолепны, да и машина у вас воистину
wunderbar [494].” [495]
В New York Times отметили, что немецкие машины стали украшением гонки и сделали ее «самым зрелищным автомарафоном за всю историю этой страны». [496] Однако стать главными героями американских газет тех дней «серебряным стрелам» помешало исчезновение над Тихим океаном прославленной летчицы Амелии Эрхарт. Все внимание журналистов переключилось на ее поиски.
Зато в Третьем Рейхе эта победа сделалась настоящим клондайком для заряженных на ура-патриотизм публицистов. Хюнлайн лично проследил, чтобы на родине ни одна газета не забывала трезвонить о германском триумфе на американской земле, обильно цитируя его «пресс-релизы», больше похожие на пропагандистские победные реляции. Обязательными для цитирования были, к примеру, следующие формулировки: «стяг со свастикой, поднятый в ознаменование победы на высоком флагштоке над автодромом, гордо реял над городом на протяжении четырех с лишним часов»; американские гонщики показали себя «лихими моторизованными ковбоями», зато немцы вели себя в гонке «как истинные джентльмены, произвели неизгладимое впечатление и надолго запомнятся местной публике безукоризненным порядком и безупречной дисциплиной»; ну и, конечно же, главное: «Серебряные стрелы наглядно показали неоспоримое превосходство высокотехнологичного германского машиностроения» над чем бы то ни было в «Новом свете».
Занимательна также и короткая заметка о том, что какие-то ньюйоркцы, видимо, из диаспоры, понаписали благих пожеланий на ящиках с запчастями для машин немецких команд, выгруженных у автодрома: «Надеемся на вашу победу! Хайль Гитлер!» – гласила одна. «Покажите американцам классность немецких гоночных машин! Хайль Гитлер!» – вторила ей другая. [497]
По возвращении в Берлин гонщиков Mercedes и Auto Union встречала ликующая толпа. Бернда ждало повышение в звании до хауптштурмфюрера (капитана) СС и личное поздравление от Гиммлера. Руди почестей от властей не удостоился. [498]
25 июня, когда немецкие команды как раз готовились отчалить за Атлантику, Рене и Delahaye 145 прибыли на Монлери на первый тестовый заезд. Прессу Люси туда не пригласила. Мало ли что там выкинет ее построенная на кровные деньги новая Delahaye? Вдруг мотор чихнет и сдохнет, или коробка передач сломается, или шина лопнет? Тем более, что последние «достижения» ее спортивных Delahaye 135 научили ее быть готовой к любой пакости.
За последние пару месяцев ни единой гонки никто из ее команды не выиграл из-за какой-то чуть ли не мистической эпидемии аварий и технических проблем. В результате лидерство в сезоне гонок на спортивных авто прочно захватили Bugatti и Talbot. Единственным просветом на этом грозовом фронте оставалась капитанская решимость Люси сражаться до победного.
В Ле-Мане в минувшие выходные Рене откатился из лидеров в середину пелотона из-за самой что ни на есть нелепой случайности: его напарник по этой изнурительной 24-часовой гонке на выносливость, уступая ему на пит-стопе место за рулем, сломал дверь, и на починку ушел чуть ли не час [499]. Заявив мсье Шарлю, что он теперь зубами вырвет достойное место и будет для этого «гнаться так, будто это Гран-при», Рене вернулся в гонку и за десять часов головокружительных ускорений на прямых, причем в основном уже в темноте при свете фар, тускло высвечивавших колосящиеся вдоль обочин пшеничные поля, занял выдающееся с учетом часового гандикапа третье место.
Тягач Écurie Bleue с новинкой на прицепе с деловитым рокотом въехал на территорию автодрома Монлери. Там их встречали лишь Люси, Рене и Жан Франсуа. Вскоре подтянулись Вайффенбах с небольшой свитой, бригада механиков Delahaye и судьи-хронометристы. Больше на территории не было никого.
Delahaye 145 скатили по откидным сходням на бетон. Ни ликующих возгласов, ни выстрелов пробок шампанского над автодромом не разнеслось, – разве что легкий возглас изумления из уст тех немногих из присутствовавших, кто раньше этого чудища не видел в стенах завода и потому был шокирован его обликом. Сто сорок пятая была ничуть не похожа ни на стройную, элегантно сглаженных форм предшественницу, ни на любую другую Delahaye, когда-либо представавшую перед ними. Вызывающе высоко вздымающиеся над колесами крылья, навешенные на новинку ради того, чтобы она вписывалась в регламент предстоящего Гран-при Франции, снова проводившегося лишь среди спортивных авто, придавали машине еще более диковинный и даже в какой-то мере противоестественный вид. [500]
«Канула в ле́ту классическая окантовка радиатора в форме геральдического щита, – сетовал впоследствии страстный поклонник дизайна старых добрых Delahaye. – Вместо нее воткнули какое-то широкое и тупое рыло. <…> Исчез и точеный тонкий профиль зауженного к передку капота, под которым скрывалась старая добрая «шестерка» [цилиндров]; всю стать подчинил себе мощной хваткой этот новый V12, раздув ей бока спереди и до самого зада кокпита, – разве что к хвосту корпус чуть зауживается и уплощается. Зато машина эта будто льнула к земле из-за невероятно низкой посадки, из-за которой казалась еще длиннее и шире, чем была на самом деле».
Злые языки говорили даже, что облик Delahaye 145 вдохновлен любовью Люси к своим бульдогам. Уподобляли эту машину и «электрической лампе цоколем вперед», и «тупорылой разрывной пуле дум-дум». Один критик договорился даже до того, что назвал конструкцию этой машины с крыльями привлекательной, прежде всего, для энтомологов – в силу ее схожести с богомолом. Как ее только не называли – и «жуткой», и «звероподобной», и «беспардонно уродливой». Рене (про себя, естественно) тоже заключил, что «ужаснее машины в жизни не видал». Если же отбросить вкусовщину, вполне понятно было, что причудливость форм диктовалась утилитарно-практическими соображениями: нос картошкой с бородавкой воздухозаборника нужен был, чтобы разместить под капотом более габаритный, чем когда-либо прежде, двигатель, а вздернутые крылья – для снижения аэродинамического сопротивления. [501]
Люси же в данном случае эстетика вовсе не волновала; ей нужно было, чтобы машина: (а) ехала; и (б) быстро.
Жан Франсуа настоял, что первым опробует свое детище на треке лично он. Понятно, что и чеки выписывала Люси, и нещадно торопила его с постройкой тоже Люси, но машина эта – его творение, и баста! Втиснувшись в кокпит, как был, в летнем пиджаке и при галстуке, конструктор как раз и попал в столь нелепом виде в прицел камеры фотографа, прибывшего вместе с невесть откуда проведавшим про испытания вездесущим Жоржем Фрэшаром из L’Intransigent. Не исключено, что у него повсюду были
