со стулом не упасть на грязную землю.
Власть нацистского режима, в городах безликая и вездесущая, в каждом из наших трех поместий ощущалась по-разному и в разной степени, как и наши взаимоотношения с населением были не везде одинаковы.
В Йоганнисберге мы были только более богатые крестьяне-виноградари в окружении мелких; наши интересы были одинаковы, мы брали на себя лишь больше ответственности. По отношению к нам не было никакой ненужной покорности. Много лет спустя нас очень тронуло, когда бургомистр в своей речи, обращённой к Павлу, сказал, что мы являемся визитной карточкой для жителей Йоганнисберга, когда они отправляются в путешествия. Во времена наци в наших взаимоотношениях с населением ничего не изменилось.
В Кёнигсварте деревенские жители и работающие в имении служащие вели себя более униженно. Они показывали привязанность к семье и горько плакали при каждом отъезде хозяев. Много делалось для каждого из них: посылали детей к лучшим врачам, строили дома, оказывали помощь, если случалось несчастье. Но когда к власти пришли наци, население обнаружило преувеличенное усердие в признании новой власти. Лишь немногим можно было теперь доверять, иногда нельзя было доверять даже тем, кто в течение многих лет находился у нас на службе.
В Плассе же, напротив, смотрели на наци как на общего врага, меру терпимости к власти предоставлялось определять нам. Никогда у нас не возникало мысли, что наши люди в Плассе будут страдать в конце войны, они ведь не имели ничего общего с режимом. Они все были чехи и из поколения в поколение связаны с семьей. И тем не менее им пришлось испытать самое худшее из того, что выпало на долю трёх поместий.
Ответственность за сохранность архива была велика. В большом капитульном зале в Плассе под высоким живописным потолком высились пронумерованные и аккуратно расставленные вдоль стен деревянные ящики. В них хранились семейные и государственные документы, как это было принято во времена канцлера.
Рихард Меттерних, его сын, старательно поработал, чтобы привести всё в порядок, пронумеровать и разложить. Со страстным интересом я рассматривала это множество ящиков, полных личных писем, в надежде, что когда-нибудь смогу их прочитать. Тут находились письма Меттерниха к Наполеону и письма Наполеона к нему, его переписка с Вильгельминой Саган, с его послами, а также со всеми видными деятелями того времени.
В завещании канцлера было записано его ясно выраженное желание, что его правнук должен быть первым человеком, который может опубликовать что-либо из его личного эпистолярного наследия, и Павел собирался сделать это после войны. Казалось также возможным после некоторых переговоров передать весь архив государственному архиву в Вене. Так, в Плассе начали готовиться к перевозке – укреплять ящики и ещё лучше закрывать их.
В разгар работ пришло злое письмо из управления в Праге с угрозой решительных мер, если мы не будем придерживаться запрещения вывоза документов, «так как архив является частью культурного наследия протектората».
Что, впрочем, не соответствовало истине.
Намного позднее мы узнали, что один нацистский чиновник в Вене донёс на нас без всяких на то оснований: ведь эти документы, конечно же, составляли часть австрийского культурного наследия. Этот человек в конце войны повесился, но ущерб, нанесённый им, был непоправим. Границы были наглухо закрыты, и документы, может быть, навсегда для Австрии потеряны.
После длительных раздумий мы пришли к другому решению. Подвал под пивоварней был вычищен, защищён от проникновения воды и подготовлен к приёму ящиков, которые тайно один за другим были принесены сюда и в тщательном порядке уложены. Были обеспечены поступление воздуха и постоянная температура; итак, вход мог быть хорошо закрыт и, как мы надеялись, спрятанный архив до поры до времени забыт.
От Пласса было недалеко до Праги, где можно было посетить врачей, сделать всевозможные покупки, заказать платье или пальто и повидаться с друзьями. Прага производила относительно мирное впечатление, казалось, она жила в ожидании исхода и конца войны и стала местом встречи живущих по соседству помещиков. Гестапо, несмотря на свою активность, здесь давало о себе знать меньше, чем где-либо.
Мы собирались вокруг бочек с солёными огурцами в расположенном в Старом Граде крохотном магазинчике, который принадлежал еврею; один знакомый спас его от преследования, объявив своим незаконным сыном. Его спасение от ужасной участи не беспокоило его в дальнейшем. Он организовал также успешно действующий чёрный рынок; через него можно было достать все мелкие товары повседневного бытового обихода. Он мог раздобыть всё: и охотничий костюм, сшитый отличным чешским портным (а чешские портные были знамениты во всей Австро-Венгерской монархии), и соленое сало, и бутылку токайского.
Другим местом, где можно было встречаться, стало ателье художника Кошута, у которого я, кстати, никогда не позировала для портрета более двух часов. (Почти 25 лет спустя, в Пражскую весну 1968 года, мы, к нашему большому удивлению, получили наполовину готовую картину. Мы как раз ещё успели заплатить автору посылки, до того как граница была снова закрыта.)
В деревне у наших богемских соседей, которые жили в красивых домах в окружении великолепных парков, имелись роскошные библиотеки. У меня было много времени для чтения, и я глотала французские романы и воспоминания – книги, многих из которых уже давно не было в продаже. На книжных полках были старые издания «Revue des Deux Mondes», в которых удивительно вычурным французским были описаны знаменитые уголовные дела во всех хитросплетениях их психологической и политической подоплёки.
Чехов на фронт не призывали, так что домашние были ещё все здесь. Как и у нас в Кёнигсварте, они принадлежали, собственно, к семье. Однажды нам рассказали, что по соседству старый верный слуга взволнованно разбудил своего господина с сообщением: «Поздравляем, господин граф. Война закончилась. Кукриль повесился. Вот здесь… написано в газете!».
На первой странице «Völkischen Beobachters» было написано большими буквами: «Черчилль запутывается в собственной петле». Слуга заплакал, когда ему объяснили, в чём дело.
Когда начались воздушные налёты, мы научились с этим жить. Люди шутили друг с другом, когда они приводили сонных детей в хорошо подготовленные, даже уютные подвалы. Там были детские кроватки, ширмы, лампы для чтения. Вскоре после того как все устраивались, начинался рёв моторов, и вот гремел уже залп орудий противовоздушной обороны, сопровождаемый глухими ударами бомб.
Во время дипломатических обедов или ужинов, которые всё ещё имели место, хозяин дома не прогонял гостей в подвал. Если налёт был не очень близко, можно было смотреть в окно, чтобы увидеть призрачное зарево, которое превращало всё небо в роскошный красочный калейдоскоп.
Отбить
