начиненные энергией, хотелось что-нибудь делать с ними: пробовать на зубок, грызть, бросаться, перерабатывать или сортировать каким-нибудь образом. В крайнем случае просто залезть на эти кучи и прыгать. Такие детские желания привычны, наверное, для людей, посвятивших себя производству свекольного сахара. А для меня эти желания были внове.
На заводе было на удивление мало народа. Свекла сама садилась на транспортерные ленты, ехала на помывку, потом измельчалась. В других помещениях стояла жара, сок здесь сам собой выпаривался, очищался, кристаллизовался. Брат со Стёпой наблюдали за всем этим с огромным интересом. В тысячный раз, наверное, но с огромным интересом. Говорить и слушать было трудно из-за шума различных механизмов, иногда Стёпа кричал мне, объясняя смысл процесса или показывая работу центрифуг.
Потом мы расположились с главным технологом в его маленьком кабинете. Я с книжкой у окна, они втроем за столом с ручками и листами бумаги.
– Полагаю, что оставшиеся сорок пять процентов – это не сахароза, а какие-то несахара… Я от количества, от тоннажа несахарозы зеленой второй… – говорил технолог.
– Да, несахара, – отвечал брат. – Там есть катионы, там есть аминокислоты, там есть вся эта ерунда… По идее – если смотреть на профиль, – у нас сначала двигаются соли, сахар мы пихаем к солям в первом контуре, а на хвосте у нас остаются все маленькие – сахар и то, что меньше сахара по размеру. Вперед у нас уходят ионы, которые не взаимодействуют со смолой, высокомолекулярные соединения, которые не взаимодействуют со смолой, и сахар, который мы специально пихаем вперед, чтобы просто не забирать его. Вот как работает первый контур. Значит, у нас остается бетаин и аминокислоты, а дальше, на втором контуре, у нас уже есть высокомолекулярные, плюс соли, плюс сахар, и мы разделяем как бы две фракции…
Иногда брат поворачивал ко мне голову, смотрел на меня, но как будто не узнавал, не мог понять: кто там сидит с книжкой у окна? Он думал о смолах и катионах.
Приятно смотреть, как люди работают, это любому известно. Но тут еще коллективная работа была, они втроем склонились над столом и рисовали на бумаге схемы, писали цифры. Совсем как в американских фильмах для подростков, когда действует команда, и каждый из них ярок и узнаваем.
Вот Стёпа – ясный и неторопливый, подтянутый, интеллигентный. Говорит тихо, но отчетливо, выговор питерский, нос – армянский.
Вот главный технолог – с типично рязанскими чертами, плотный, чуть суетливый и запаренный. В качестве затравки в аппараты для кристаллизации сыпет простой сахарный песок. Когда брат поразился этому (ведь всем сахарникам известно, что нужно использовать исключительно сахарную пудру, это как дважды два), технолог уперся и сказал, что не любит пудру. Всё понимает, знает, что нужно именно так, но не любит. А он, вообще, в курсе, что с таким же успехом можно и вовсе ничего не добавлять? Да, он, главный технолог, знает, он в курсе. Но не любит он пудру и все такое. И не стоит дальше говорить. Лицо у него становится красным, чуть обиженным. Видимо, тут в работу, в тонкий технологический процесс добавлено много личных чувств, загадочной рязанской души и страсти. Может быть, у него через эту пудру что-то неприятное произошло в любви или в детстве?
Вот мой брат – вице-президент крупной компании, начавший карьеру сахарника в тридцать лет с нуля в Америке. Он занимает много места, говорит не то чтобы громко, но свободно, в полный голос, ручка в его толстых пальцах кажется крохотной. Он выше меня и на треть тяжелее, здоровый шкаф, но подтянутый, мастер спорта по гребле. «Старший умный был детина…» Детина – это определение к нему подходит.
Среднего брата, который в сказках бывает «и так и сяк», у нас не было, родители через десять лет после старшего сразу перешли к младшему, ко мне.
Теперь, когда пошла речь о смолах и катионах, брат принял чуть презрительный вид, как бывает всегда в случае, когда он говорит о том, в чем уверен, в чем чувствует себя профессионалом. Он расслабился наконец и отбросил свою восторженность. Радовался работе, ходу мысли и формулированию. Получал удовольствие от того, как они улучшали, оптимизировали процесс. Подбирались к тому, чтобы, помимо сахара, получать некую внутреннюю соль под названием бетаин.
Это красиво звучит – внутренняя соль. В этом словосочетании слышится одновременно и что-то библейское, и что-то пелевинское.
Через часик Стёпа начал подводить итоги:
– Значит, коллеги, я резюмирую. Нам надо иметь рафинад с минимальной доброкачественностью, нам надо иметь возможность второго прогона. Если мы имеем второй прогон, тогда получается, что мы заинтересованы уронить добротность экстракта до девяноста трех, за это мы получаем десятипроцентный рафинад и всего десять процентов добро сбрасываем на канаву с рафинадом, с несахарами. Да, это ухудшает нам несколько вари, но увеличивает количество экстракта мелассы.
Позже примерно о том же самом говорилось на совещании у директора за огромным столом. Директор ходил вокруг стола в теплой домашней кофте.
И вот наконец брат завершил все свои дела, запланированные на этот приезд.
– Сегодня поедешь? – спросил директор.
– Да, сейчас со старичком перекусим где-нибудь и отчалим.
– Смотри, я сейчас могу просигналить Петровичу, заедете к нему. Там и перекусите, и отдохнете. И оленей посмотрите. А с утра отчалите. Один хрен он ничем там не занимается, оленей своих пинает и груши, как говорится, околачивает. Ты знаком с ним?
– Нет, не знаком. Гена, слушай, олени – это замечательно, но давай оленей в следующий раз. Я что-то устал, – сказал брат.
– Так, всё. Не суетись. Там отдохнешь. В баньку, как говорится, сходите. Я звоню.
По-моему, брат согласился ехать к оленям только из-за меня, посчитал, что мне скучно, что олени меня развлекут.
Выезжали из городка по мосту через реку, и брат, рассеянно глядя в окно, сообщил водителю, что городок совершенно чудесный. Удивительный городок! Так просто сообщил, для затравки, чтобы начать разговор. Водитель, местный уроженец, был совершенно с тем не согласен, и тогда брат задремал: смена часовых поясов давала себя знать. Проснулся и спросил, можно ли сегодня уехать в Москву. Посмотреть по-быстрому оленей и поехать. Водитель ответил, мол, легко – как скомандуете, так и поедем. И брат опять стал клевать носом.
Ехать вдоль полей – черных или покрытых яркой зеленью озимых, разрезанных березовыми посадками, – всего ничего, не больше получаса, потом вдоль дороги потянулась железная сетка на столбах, мы миновали что-то вроде КПП со шлагбаумом, и за сеткой-рабицей возникли пасущиеся парами и поодиночке олени.
Насыпная дорога
