прошла вдоль оврага, затем нырнула в него, тогда нам открылась усадьба Сергея Петровича, спрятанная в маленькой долинке. Или, скорее, в ложбинке, где протекает ручей.
Сергей Петрович сидел во главе щедрого стола в просторном павильоне, перед ним – здоровенная бутыль с напитком коньячного цвета и надписью «Петрович» на этикетке. Еще на этикетке был изображен сам Сергей Петрович – такой же улыбающийся, как и сейчас, немного растрепанный, такой же рубаха-парень, такой же позитивный, небритый и как будто простой. Наверняка подарок ему на какой-нибудь праздник от близких или приближенных.
Мы с братом были усажены непосредственно возле него самого, остальные – молодые и пожилые, бородатые и безбородые, большинство в армейских свитерах, ботинках и берцах – вежливо ели и тихо переговаривались дальше от хозяина. Когда Сергей Петрович (можно просто Сергей) говорил, все внимательно слушали. А он разговаривал с нами – расспрашивал, шутил. Видно было, что он выпил, но не пьян, а вроде как весел. Гостеприимен, готов развлечь гостей.
Сергей чуть моложе моего брата, полегче килограмм на пятнадцать – двадцать, подтянутый и бодрый, глаза горят очень даже естественным блеском.
Что можно было понять, просто поглядев ему в лицо? Не знаю. Я же не мой брат, который говорит, что можно много понять о человеке, просто посмотрев этому человеку в лицо.
Но даже если ты не физиогномист, то все равно любопытно же взглянуть в лицо Сергея, много и эффективно мутившего в легендарные девяностые, бывшего правой рукой правой руки одного из бессмертных. Многим владевшего и что-то, видно, сохранившего, по крайней мере завод, на котором я знакомился с тонкостями производства. Человека, который тоже крепко связал свою жизнь с сахаром, только чуть по-другому, чем мой брат.
– Вот вы знаете, что это за форель? Да, вот эта. Знаете, откуда она? – спрашивал Сергей, кивая на большое блюдо. – Я вам скажу. Она из этой речки. Вон в запруде под окнами живая плавает. И вы обязательно должны ее оценить. Потом мы съездим посмотрим оленей. Потом мы отправимся в баню. А потом посидим еще столько, сколько захотим.
Брату подливали и из огромной бутылки с портретом, и из разных других бутылок.
– Форель просто чудесная, – говорил брат, отправляя в рот большой навильник плова. – Сергей, спасибо за приглашение, но только мы, наверное, поедем скоро, а в баню в следующий…
– А как вы можете так говорить, если вы еще не попробовали форель? Откуда вы знаете, что она чудесная?
– Нет, но видно же сразу, что чудесная! Достаточно просто посмотреть на нее. Помнишь, брат, какую ты поймал форель на Кольском? Я расскажу. Мы были в походе, старичку было сколько? Десять лет? Да, старичок, десять? И он вытащил на спиннинг прекраснейшую…
– Нет, эта форель местная. Эта форель живет и ловится живьем прямо вот здесь, в этом ручье. И вот эта оленина, попробуйте, она живет тоже здесь. У вас в Америке, между прочим, такой нет. У вас там генно-модифицированные олени.
И брат был вынужден согласиться, что и местная форель, и местная оленина – потрясающие. Он легко, не кривя душой, согласился, когда попробовал. И приналег и на то и на другое. Брал тонкий ломтик оленины, заворачивал в него зелень и, задрав голову, опускал в рот. Отламывал хлеб, подхватывал вилкой форелевую брюшинку.
Некоторые блюда придвигались к нам поближе и начинали нетерпеливо ждать своей очереди, некоторые – попроще, типа всяких нарезок и закусок – стояли дальше, но ведь можно было попросить передать то, что тебе приглянулось.
Приятно было смотреть, как он ест, я бы тоже хотел уметь кушать с таким удовольствием, но так и не научился. И хозяин оленьего парка, и главный лесничий, сидящий напротив нас, и я – мы все почти с завистью смотрели, как вкусно ест и пьет мой брат.
Только в наступающих сумерках мы погрузились в Рендж Ровер и поднялись из долинки наверх. Нет, не сразу наверх. Сначала оглядели вольеры с черными баргузинскими соболями, с фазанами и дикими индейками.
– Брат, слушай, это просто фантастика! Я никогда не видел, чтобы соболя вот так бегали! Нет, старичок, только посмотри!
– Это Сергею Петровичу с самого Байкала привезли. Они, правда, друг друга едят иногда. Троих уже съели, – вставил лесничий. Он тоже лучился восторгом. Они с братом как будто соревновались, кто из них сильнее рад.
– Едят друг друга? Удивительно!
Брат как-то по-детски наблюдал за зверьками, и его восхищение, удивление и радость от увиденного были очень естественны. Поестественней, чем у лесничего. А Сергей всему этому весело и чуть насмешливо улыбался. Да и как немножечко не насмешничать и не подтрунивать над этим всем: над соболями в вольерах, глуповатыми фазанами и совсем уж бестолковыми индейками? Это же просто забава. Нет в этом во всем настоящего драйва, настоящего адреналина, чтобы радость стала серьезной. Трудной и сладкой как сахар.
Мы с братом, опершись в колени руками, согнувшись, смотрели, как мягко, беззвучно, складываясь пополам, словно гусеницы, скачут соболюшки, принюхиваются к чему-то на земле. Исчезают в искусственных убежищах и снова оттуда выскакивают. Есть на свете вещи, в которых вроде и нет особенного драйва, а смотреть – приятно.
Мы продолжили экскурсию.
Брат перестал каждую минуту торопиться в Москву. Он громоздко сидел в машине, смотрел в окошко, иногда под очками чуть оттягивал пальцем уголок глаза, чтобы четче разглядеть детали, чтобы лучше различить оленей.
Главный лесничий лихо вел джип, Сергей выскакивал и весело открывал-закрывал ворота в оградах, разделяющих территорию парка. Он был в кубанке, яловых сапогах и армейском свитере.
Мы побывали возле прекрасных (по словам брата и главного лесничего) засидок, удивительных подкормочных площадок, увидели замечательных ланей, изумительных изюбрей и муфлонов. Они нас тоже видели и отбегали от машины, но трусцой, лениво и без возбуждения. Когда стемнело, мы еще долго колесили в поисках необыкновенного табуна красавиц-лошадей вятской породы.
Затем, вернувшись назад, мы осмотрели баню, юрту с народными костюмами северных народов («Сергей Петрович у нас очень любит всякие северные народы», – объяснил лесничий), памятник ямщику, фотоальбомы, волчьи шкуры, печи разных конструкций для приготовления блюд разных национальных кухонь.
Потом мы опять сели на прежние места в огромном павильоне и заморили червячка перед баней. Про отъезд в Москву и приложение на телефоне брат уже не вспоминал.
На стенах и вдоль стен расположились чучела охотничьих трофеев – от птиц и мелких куньих до моржовых голов и стоящих на дыбках гигантских камчатских медведей. На огромном экране телевизора Сергей со своими друзьями пробирался на вездеходе через тундру,
