и как будто повидаюсь со всеми, — поделился дядя мечтой своею.
Но многие не вернулись с войны, с кем дядя хотел «повидаться», и сын его Петр Андреевич Пятыгин, младший командир, погиб на фронте задолго до Дня Победы.
* * *
Зинаида Яковлевна — бабушка Вани Чистова была ему не родная, а, взяв на воспитание Ваню, привязалась к нему. И никто подумать не мог, что они чужие. Мало того, они были счастливы.
Бабушка рассказывала нам о старине, о том, как в молодости ездила к родственнику богомазу в Суздаль. Видела там иконописцев. Были они разные: личники, например, писали лица, подмастерья — одежду. Первоклассные мастера писали на вызолоченных досках, наряжали иконы в серебряный оклад.
Храня на память об этой поездке суздальскую икону, бабушка толковала, что в небесах краска голубец, изумруд, в одеянии — киноварь, вохра, а на поземи, земле значит, натуральные порошки — так рассуждали богомазы.
В переднем углу на столике у Яковлевны стояла глиняная голова — ее портрет, вылепленный Ваней в натуральную величину. Открытые глаза из глубоких глазниц смотрели, точно как в жизни, спокойно. На лбу и на впалых щеках морщины. «Только не говорит», — дивились соседки, разглядывая скульптуру.
Когда мы засиживались, вечеруя с Ваней, бабушка угощала нас чаем, заваренным сушеной клубникой. Ставила на стол старинные чашечки с тоненькими ручками и доставала из хлебного ларца сухарики, зачерствелый пряник, плюшечку — это было невиданное лакомство! Кто-то угощал ее, а она приберегала для Вани.
Мы подговаривались и просили рассказать бабушку о русско-японской войне. В молодые годы она была сестрой милосердия. Расспрашивали о Верещагине. Известный художник наверняка оставался заметной фигурой и на войне, думали мы. Но бабушка отвечала: «Кого там… Театр военных действий велся на суше и море». Бабушка крестилась, дескать, не дай бог — светопреставление, и в сердцах на эту войну:
— Гитлера, супостата, покарай гнев народный!..
Соседка Яковлевны и Ивана, Михеиха, была замкнутой, ходила в шали, накрывая голову и плечи. Она напоминала нам рембрандтовскую старуху. Ваня договорился через дедушку Михея, и мы пошли ее рисовать.
В домике у них было тесно. Кое-как устроились, посадили бабку возле печки и начали шуршать карандашами. Она по-совиному разглядывала нас через круглые очки.
— Для чего же, ребятки, списываете меня? Уж не грешно ли это? — спросила наконец.
Михей, громко позевая «Э-хе-хе-а!», отвечал ей:
— Не грешно-о, старуха, не бойсь.
Несколько дней мы рисовали Михеиху, потом бабку Мишиху, Соколиху, добрых и сиротливых старика со старушкой Половневых — они потеряли сына Ивана еще в финскую войну.
Николай Станиславович ставил в пример нашу портретную галерею, когда отчитывались в студии. А неугомонная Яковлевна хлопотала пособие на Ваню, собирала документы и носила их с собой в сумке вместе с районной газетой «Кочкарский рабочий». В ней перед самой войной (1 мая 1941 года) был напечатан очерк «Юный скульптор» о Ване Чистове. Это взволновало наш переулок Горный.
«Ване Чистову не было еще полных десяти лет, — писал журналист, — когда он обнаружил влечение к скульптуре. Один, без помощи учителей, отдавался Ваня любимому занятию. Для побелки у бабушки был заготовлен добрый кусок белой глины, из нее Ваня впервые слепил Мавзолей Ленина.
На квартире у юного скульптора мы видели разные работы. Дело специалиста, конечно, судить, насколько сильно его дарование, проявленное в них. Это не мертвые куски белой глины, которым придана точная форма — в глине воплощена жизнь. Скульптуры Вани Чистова живут, создают впечатление, волнуют.
Вот скульптурное воспроизведение головы Ваниной бабушки. Смотрим на скульптуру. Да, это она, бабушка. Поразительное сходство! Но это не все, здесь есть еще какие-то штрихи, как и во всяком истинном произведении искусства, которые трудно уловить глазу наблюдателя. Поражает наличием выпукло переданных черт другая его скульптура — автопортрет.
Веет радостью жизни от его скульптуры «Девушка-пилот».
К сожалению, нам не удалось посмотреть все его работы. Не сохранились представленные на выставку детского творчества групповые скульптуры «Разгром японских самураев у озера Хасан».
Надолго запоминается образ мужественного красноармейца в этюде к задуманной им картине «Расстрел братьев».
Показывал Ваня альбом акварельных и карандашных зарисовок. В альбоме представлены разнообразные жанры. Есть пейзаж, портреты, натюрморт. Оставляют впечатление многие из них, но, пожалуй, оригинальнее других выполнена карандашная работа — портрет старика.
В свободное время Ваня с увлечением играет на домре. Он сам сконструировал кинопроекционный аппарат. Однако эти занятия не отвлекают его от учебы. Директор школы № 9 Андреев характеризует его как отличника и одного из наиболее дисциплинированных учеников.
Отрадно отметить, что этот скромный шестнадцатилетний подросток не переоценивает своих успехов. Его творческие планы на будущее — постоянно работать с натуры!»
Бабушка рассказывала всем, как приходили из газеты, смотрели, расспрашивали, записывали. Она гордилась, радовалась за Ивана, газетку берегла, хранила в шкатулке на комоде.
Панорамная баталия «Разгром японских самураев у озера Хасан» была составлена из отдельных фигурок и занимала на школьной выставке два стола. В центре красноармеец водружал флаг над сопкой, он был сделан из красной материи, а сопка Заозерная из натурального камня. Оружие вытесано из щепочек.
Наши бойцы с винтовками и гранатами шли в атаку, повергая самураев в бегство. Эта сложная, многофигурная композиция была отмечена премией. Но не сохранилась, глина потрескалась и фигурки развалились.
Девушку-пилота юный скульптор вылепил под впечатлением дальнего перелета летчиц-героинь Осипенко, Гризодубовой, Расковой. Тогда многие ребята в Горном переулке мечтали стать летчиками, но лишь одному из друзей — Валентину Старостину в годы войны довелось летать на боевом самолете.
* * *
Из школы Ваня пошел в клубную столярку к деду Михею за клеем. Обошел широкую весеннюю лужу, темневшую перед дверью столярки, и спустился в полуподвал, где пахло свежим деревом и пол усыпан завитками золотистых стружек. Дед, гоняя фуганок, не услышал бы его, но оглянулся на блеснувший в дверях солнечный луч.
— Здорово были, — радостно встретил он Ваню и, продолжая что-то наговаривать по-стариковски, расчистил верстак, взгромоздился на него, достал из-за фартука кисет и не спеша стал закручивать козью ножку.
— Закуришь? — глянул на Ваню. — Ну и не надо, не привыкай, дурное это дело… баловство! Да так ведь залезает в душу, что и мочи нет.
Ваня слушал, раскрыл незаметно альбом и, поглядывая на деда, на стену за его спиной, где вкривь и вкось разместились разные столярные инструменты, пробовал рисовать. Михей заметил:
— Старика-то! — и закашлялся. — Али какого апостола спишешь с меня. Видел в молодости, как малевали их в кочкарской церкви богомазы. Халаты у них забрызганы краской, что тебе курями засижены, а сами-то в белых рубашках, разговор и
