находится в точности там, где, обежав картину, останавливается наш взгляд, несколько ошарашенный сумятицей мазков, которые словно провозглашают: «Это живопись, а не просто поры и дефекты плоти».
Старик, сидящий в кресле, и вдова, которая не сдается
Рембрандт деформировал не только свои черты ради того выражения, которое стремился им придать. В конце 1620-х – начале 1630-х годов он сделал серию портретов двух моделей, старых мужчины и женщины, которых принято считать его отцом и матерью [15]. Они изрядно потрепаны жизнью, которая наверняка была совсем не легкой (их поколение пережило осаду Лейдена испанцами в 1573–1574 годах, когда треть населения города погибла от голода и болезней). Если изображенная на портрете дама – действительно мать Рембрандта Корнелия (ей было шестьдесят с небольшим, когда художник покинул родительский дом), то она родила не менее десяти детей, из которых Рембрандт был девятым. Примерно того же возраста был и Хармен Герритс, мельник в четвертом поколении, который с детства занимался этой тяжелой работой, а в зрелом возрасте удалился от дел из-за какого-то недуга, возможно – слепоты, и оставил мельницу на своего старшего сына Геррита, брата Рембрандта. Хармен умер в апреле 1630 года (Геррит – семнадцатью месяцами позже), так что, если он действительно герой ряда рисунков, гравюр и картин Рембрандта, то выполнены они в последние несколько лет и даже месяцев его жизни. Корнелии было суждено пережить мужа на десять лет.
18. Мужчина в ермолке (Отец художника?). 1630
Офорт
Национальный музей, Амстердам
На рисунке пером и кистью из Лувра, сделанном, когда Рембрандту было около двадцати лет и он всё еще жил дома, мы видим сидящего в кресле бородатого старика, одетого в плотный халат или камзол и с высоким, по-видимому, шерстяным колпаком на голове. Он дремлет в потоках света, струящегося в открытую дверь или окно, а вокруг него кипит домашняя жизнь. Судя по свисающим кистям его рук, опущенному на грудь подбородку и склоненному к полу набрякшему лицу, он клевал-клевал носом и задремал.
Возможно, этот тот же старик, что и на рисунке сангиной и итальянским карандашом, который выполнен около 1630 года, хранится в музее Эшмола в Оксфорде и однозначно считается изображением отца Рембрандта (илл. 17). Там он изображен анфас. Его шапка, больше похожая на шлем, чем на колпак, сдвинута назад с широкого лба, рот почти теряется в спутанной седеющей бороде, глаза сузились до щелочек, как у спящей кошки, короткий, несколько приплюснутый нос напоминает нос самого Рембрандта на «Автопортрете в бархатном берете» (илл. 16). У этого носа такая же небольшая шишка на спинке, такой же скругленный кончик со смещенным от центра пятном блика, такие же небольшие, уходящие вверх «крылья». Только, разумеется, это уже далеко не молодой человек. У него уязвимый вид, как у всякого спящего, и его возраст, который в те времена считался весьма преклонным [16], подсказывает, что холод, заставивший его поднять воротник, может быть вызван предчувствием смерти.
Мутные, полуслепые глаза выглядывают из-под воспаленных век на гравюре 1630 года, считающейся портретом отца художника (илл. 18). Человек на портрете не слишком похож на Хармена Герритса из Оксфордского музея. По виду он на десять-пятнадцать лет моложе. В его прибранной бороде нет седых волос, нос длиннее, энергичнее, царственнее (даже, возможно, деспотичнее), а сетка морщин на лице говорит о жизни, полной забот, и о некоей благородной безропотности [17]. Так мог бы выглядеть Иов.
19. Лысый человек в профиль (Отец художника?). 1630
Офорт
Национальный музей, Амстердам
На другом, меньшего размера поясном портрете похожий человек, одетый в тот же отороченный мехом плащ или халат, но без головного убора, изображен в профиль и, как и в двух предыдущих работах, усталым или сонным, с опущенными плечами. Нос у него длинный и прямой, с большой бородавкой или прыщом сбоку. Этот нос продолжает почти вертикальную линию высокого лба, подобно наноснику древнего шлема. Еще на одном гравированном профиле 1630 года (илл. 19) – одного из самых продуктивных для Рембрандта-гравера – вмятины на переносице тоже нет, спинка носа образует одну классическую прямую линию со лбом, который теперь выглядит почти отвесным. Верхняя часть черепа относительно плоская, затылок заметно вытянут назад. Подчеркивая благородный вид модели, меховая оторочка его одежды выполнена прозрачными тенями: это уже не кроличий мех, как у отошедшего от дел торговца, а горностай – атрибут высокопоставленной особы. Кроме того, излюбленная золотая цепь Рембрандта, не бросаясь в глаза, извивается в тени ниже его плеча. Что это, tronie или дань уважения?
20. Портрет матери в черной вуали. 1631
Офорт
Национальный музей, Амстердам
Годом позже, возможно через несколько недель после смерти отца, Рембрандт сделал еще два офорта, которые принято считать изображениями его родителей. Они почти одинаковы по размеру, то есть, возможно, являются парными. На первом (илл. 20) старая дама во вдовьей одежде сидит у стола, сложив руки на коленях, ее губы плотно сжаты, спина по-королевски прямая, глаза застилает бесконечное одиночество человека, недавно перенесшего утрату. На других ее портретах (в частности, на картине маслом 1630 года, хранящейся в частном собрании в Германии, которая могла бы сойти за изображение покойницы, если бы не полуоткрытые глаза, влажность век, трепет розового оттенка на спинке носа и по краям почти безгубого рта, а также охристые оттенки ее пергаментной, морщинистой кожи) художник подчеркивает те особенности, из-за которых дама выглядит старше своего возраста. Но не на этой картине. Ее тема – не плоть, дряхлеющая от времени, а достоинство и несгибаемый дух женщины, которая не сдается. После смерти мужа и накануне отъезда сына-художника в столицу, где он мог поддаться дурному влиянию, поскольку в ее время на каждого художника, который мог похвастать золотой цепью (хотя это тоже было бесстыдством, свойственным придворным), приходились десятки тех, кто околачивался в кабаках и борделях, – она более чем когда-либо чувствовала себя главой клана ван Рейнов.
21. Мужчина с короткой бородой в вышитой накидке и меховой шапке (Отец художника?). 1631
Офорт
Национальный музей, Амстердам
Портрет Хармена Герритса (если это действительно он) на илл. 21, – безусловно, идеализация. Скорее всего, он к тому времени уже умер, и художник вдохновлялся образами своей памяти, а не живым присутствием отца семейства. Наверное, Рембрандт предпочел вспомнить его таким, или, может быть, это был подарок художника
