себе; пока что я побывал только на двух вершинах. Зато часто ухожу в пустыню, начинающуюся за холмами в нескольких шагах от моего дома. Это настоящая пустыня — с бесплодными холмами, никогда и никем не посещаемыми побережьями, скудной полынью и вереском, а главное — с удивительной, совершенно непередаваемой тишиной. Она окаймлена горами и в линии этих гор — что-то невыразимо спокойное, мудрое и умиротворяющее. Должен признаться, и это разочарует Г. Б. — что в настоящее время для меня гораздо целебнее и плодотворнее эта пустыня, чем знаменитая генуэзская крепость, несмотря на ее живописную красоту и возбуждаемые ею исторические ассоциации.
Спасибо Вам за то доброе отношение, которое я вижу с Вашей стороны и которое я совершенно ничем не заслужил. От всей души желаю Вам, чтобы скорее наладилась здоровая и радостная жизнь. Поцелуйте от меня Вашего мальчика и передайте самый сердечный и теплый привет Глебу. Крепко целую Вашу руку.
20.08.37 г.
Даниил Андреев.
Дорогая Любовь Федоровна, перед отъездом в Судак хочется передать Вам хотя бы несколько дружеских слов. Очень мне грустно, что приходится уезжать, так и не повидав Вас От Вас и от Глеба Борисовича я чувствую идущее ко мне такое теплое, сердечное отношение, что с моей стороны давно уже поднялось ответное, но я не умею его выразить.
В Москве я задержался против предполагаемого на несколько недель, и это время было наполнено всякими заботами, суетой, да и некоторыми тяжелыми впечатлениями. В Судаке, впрочем, надеюсь отдохнуть от всего, и ждет меня там, как будто, только хорошее.
Вернусь около 1.09 и тогда застану Вас уже матерью. От всего сердца, от всей души желаю Вам благополучного миновения всех страданий. Да хранит Бог Вас и Ваше дитя.
[без даты]
Дорогой Глеб Борисович, наши попытки повидать друг друга начинают напоминать сказку про Журавля и Цаплю. Дело в том, что мне неожиданно предложили небольшую, но очень срочную работу, которую надо сдать к 25.1, и я ее взял, т. к. финансовое положение не позволяет сейчас пренебрегать такими вещами. Как мне ни совестно (и просто неприятно), приходится просить Вас перенести нашу встречу на любое число после 25-го. Будьте так добры, позвоните мне, пожалуйста, часов в 5 в любой день (я в это время всегда дома, т. к. обедаю), и назначьте какое угодно число. Очень я соскучился — моя жизнь в последние месяцы не дает возможности никого видеть, а я не создан для такого отшельничества! Привет сердечнейший Любови Федоровне, а Алешу поцелуйте в головку.
Д. А.15.1.1941 г.
Москва, Центр, бывш. Никольская ул. (ул. 25-го Октября), д. 17 кв. 37.
СМИРНОВУ Глебу Борисовичу.
Средний поэт, эпигон эпигонов символизма Даниил Андреев по-прежнему интересен и хорошо читается в современной постсоветской России. И его «евангелие», лирическое завещание «Роза мира» тоже хорошо расходится и достаточно популярно. Если оценить успех у читателей Даниила Андреева, открывших его после 1991, то он беспрецедентен. Вышло многотомное собрание его сочинений, его мысли постоянно упоминают и цитируют, на книжных развалах его «Роза мира» не залеживается. Даниил Андреев стал обязателен и каждодневен. Так обязателен и вездесущ был когда-то его отец Леонид Андреев, успеху которого завидовал его друг-враг Максим Горький и на которого за его ужасти и пугалки шипел, как тарантул, из Ясной Поляны престарелый Лев Толстой. Пожалуй, только Михаил Булгаков, а ранее Иван Бунин имел и такую же советскую и послесоветскую популярность, как у: и шк Владимирского централа, всю жизнь не имевший ни копейки и обедавший по расписанию у своих друзей, где он обязательно после десерта читал свои стихи. Зная, что придет Данечка, как его когда-то все звали, жены его приятелей клали в кастрюли несколько побольше кусков. Худой, высокий, согбенный смолоду, весь прокуренный беломором, с желтыми пергаментными пальцами, Андреев вносил в квартиры и коммуналки сталинской Москвы тишину, уют, доброту, и все его радостно ждали, как ждут прихода доброго священника, который никого не осудит и всех обласкает. В старой, дореволюционной России были такие добрые пастыри вроде отца и сына Мечевых из храма на Маросейке, куда нередко в ранние годы заходил еще отроком и сам Даня и где он даже дважды причащался у отца Алексея, наследника оптинских старцев и всемосковского прозорливца. С отцом Алексеем, вдовым священником, когда-то советовалась вся университетская и профессорская Москва. Сейчас храм восстановлен и туда перенесены мощи отца Алексея, и я, проходя мимо, всегда захожу и целую стекло его раки, вспоминая всю свою родню, бывавшую у него, и Даниила Андреева, которого отец Алексей передал своему сыну отцу Сергию, сгинувшему в 1939 в сталинских лагерях. Письма отца Сергия из лагеря когда-то читала вся православная Москва, и я доподлинно знаю, что их печатал и размножал Андреев.
Попы из Московской патриархии распространяют теперь слухи, что Андреев почти что сатанист, но это грубая, наглая ложь. Андреев был смиреннейшим христианином Мечевской общины. Как-то его вдова дурно завыла, когда я, выступая в Институте мировой литературы имени Максима Горького с воспоминаниями об Андрееве, упоминал о катакомбных друзьях ее мужа, которого она хорошо знала во плоти, но не в закоулках его души: «Они все тихоновцы и тихоновки, а Даня ходил только в храмы Патриархии». Даниил Леонидович действительно заходил во все храмы всех конфессий, включая синагогу и мечеть, но он посещал и тайные катакомбные моленные, где были друзья его молодости, в число которых Алла Александровна не входила и которых в глубине души ненавидела за их духовную чистоту и цельность.
Так получилось, что на территории СССР больше не осталось, кроме меня, людей, лично знавших и слушавших Андреева. Я был тогда молодым еще человеком и хорошо его помню и на нашей даче, где он жил после отсидки, и в его квартире на улице Обуха; помню я и его читки при свечах на нашей старой квартире на Никольской (ул. 25-го октября), еще до его ареста. Я всегда слушал его с почтением, не задавая ему вопросов, так как видел, что этот человек общается только с собою и его не интересует ни мнение, ни вопросы слушателей. Ему нужна была только доброжелательная к нему аудитория. Все его беседы, монологи и читки стихов были священнодействием. Из православных храмов ныне веет не теплотой, а могильным, склепным холодом, и от Андреева после тюрьмы тоже отдавало могилой. Он явно не мог долго прожить, и единственной целью его существования было запечатлеть на бумаге те видения, которые посещали его в камере.
