если бы они попали в руки своих земляков.
Когда после войны я работала в Красном Кресте, то воспоминание об этих девушках подстёгивало меня всегда и как только можно больше помогать беженцам и беззащитным.
Эсэсовцы исчезли неожиданно ночью – в южном направлении. Мы проснулись утром и обнаружили, что дом был пуст. Они взяли с собой пушку, а также наших лучших рабочих лошадей, которых запрягли для перевозки орудия. Так как русские пленные узнали, какую опасность представляет собой оставленная гаубица, они утащили её со двора и бросили в канаву.
Полная ожидания тишина опустилась над Кёнигсвартом. Но ненадолго, так как вдруг раздался мощный взрыв! Курт бросился посмотреть, вырванный из своего обычного спокойного состояния: «Это пушка, – закричал он, – СС стреляет по нам!». Русские и французские военнопленные бежали в панике в парк, где под холмом была канава, вырытая осколком, служившая нам холодильником. Так как во дворце не было подвала, мы отправились вниз и встали под круглые своды коридора, поскольку такие своды при прямом попадании обрушиваются в последнюю очередь.
Снова глухой удар и взрыв, на этот раз слева от дома. Курт, ветеран войны 1914 года, сказал успокаивающе: «Теперь будет ещё последний выстрел. У них было только три гранаты, я сам сосчитал!».
В «Руководстве по стрельбе», которое осталось у Павла со времён его обучения на курсах для унтер-офицеров, было написано буквально следующее: «Один выстрел справа, один слева, а последний в цель». Так что теперь мы были на очереди.
Он раздался без задержки с громким рёвом. Но, к счастью, они прицелились слишком высоко и попали лишь в главную дымовую трубу, которая высокой дугой отлетела, как комета, оставляя за собой обломки кирпича. Некоторое время спустя примчался во двор один из наших французов, ведя с собой наших добрых лошадей, счастливый, что отвоевал их: «Я же не мог им оставить моих животных». Мы узнали лишь сейчас, что эсэсовцы прихватили и его с собой.
К вечеру по аллее маршировала довольно потрепанная часть лётчиков в выцветших и помятых мундирах. С изысканной вежливостью командир попросил пристанища, и они заняли помещения, в которых только что были эсэсовцы, а также расположились во дворе.
Но с какой разницей к своим предшественникам! После того как офицеры убедились, что их люди хорошо устроились, они как следует почистились и навестили нас. Это были всё лётчики-асы со множеством наград – с Рыцарскими крестами и даже с так называемым «шпинатом с прибором» – дубовым венком со щитами.
У них не было больше ни капли очищенного спирта для самолётов, и они уже несколько дней шли пешком. Теперь им предстояло, по-видимому, стать арьергардом отступающих эсэсовских войск.
Всё, что у нас ещё было из еды, мы разделили с ними, даже молниеносно исчезающий коньяк «Наполеон», так что к концу это был весёлый вечер. На следующее утро они должны были идти дальше, так как вдруг начали продвижение американцы.
«До свидания! После войны мы встретимся, может быть, на ярмарке в Чикаго», – крикнул нам капитан граф Швейниц, прощаясь; он говорил шутливо, что они не обучены ничему другому, кроме как искусству высокого полёта. Они оставили нам два маленьких трактора, которые заботливо спрятали под сеном в большом сарае – на тот случай, если нам придётся бежать без оглядки. Эсэсовцы же, наоборот, украли ещё на прощание наш испанский посольский автомобиль, который мы все эти годы берегли и хранили на крайний случай.
Из неизвестного направления прибыл на вокзал в Мариенбад одинокий вагон, полностью заполненный новорождёнными младенцами, запелёнатыми и лежащими в своих колыбельках. Они лежали плотно друг к другу и отличались один от другого только маленькими ленточками с номерами, повязанными вокруг их крохотных запястий.
Другой – отсутствующий сейчас – вагон, в котором, вероятно, был обслуживающий персонал, был или разгромлен, или просто отцеплен.
Младенцев быстро доставили в военный госпиталь, но имена их родителей установить было уже невозможно. Многие умерли, ещё до того как им смогли прийти на помощь.
Какое призрачное уродство времени, этот детский вагон, – впечатляющий символ преходящности всего земного!
Мы бегали по дому и по двору, чтобы ещё успеть дать последние указания. Потом над всем опустилась невероятная тишина, и всё замерло.
Измученные, мы наконец легли спать.
На восходе солнца раздался стук в дверь нашей спальни. Это был Курт. «Ваше сиятельство, американцы в парке», – приветливо объявил он, словно докладывал о госте.
Мы вскочили с постелей, на ходу оделись и выбежали.
«На какой стороне дома?» – крикнул Павел. «Они уже во дворе».
Мы побежали по коридору и осторожно выглянули через закрытые ставни углового окна флигеля, в котором мы жили.
Было великолепное, благоухающее весеннее утро; роса испарялась в первых солнечных лучах, мир выглядел свежеумытым и сияющим. Во дворе стоял рододендрон, за мощными, стойкими ветвями которого тянулась дорожка вокруг дворца. Мы находились как раз в том углу, где эта дорожка сворачивала к главному фасаду. Прямо под нами ко входу подползал длинный ряд американских солдат, один за другим, все тяжеловооружённые. Оружие на изготове, в защитных военных формах, шлемы обтянуты сетками, в которые засунуты листья и ветки, вполуприсядку, равномерным шагом они подкрадывались по узкой дорожке вдоль флигеля. Мы предостерегли беженцев, которые находились внизу, не открывать ни окна, ни двери, пока всё не кончится. Но любопытство было сильнее.
Напротив нашего углового окна, на противоположной стороне средней части дома большая двойная дверь вела в музейный флигель. Сантиметр за сантиметром она медленно, скрипя, открывалась; в открытую щелку, осторожно выглядывая, высовывались друг над другом детские головы. Самые маленькие, сосущие большой палец, стояли совсем внизу; над ними, вытягивая шеи, дети побольше; светлые косы, голубоглазые, в передничках в клетку, в кожаных штанишках – все они давили на большую дверь, пока она не раскрылась.
Когда ползущие солдаты заученными бесшумными прыжками, готовые к любым неожиданностям, завернули за угол, чтобы предпринять решительный маневр, они увидели вдруг пирамиду детей с широко открытыми ртами. Какое отрезвление!
Громкий стук в большую входную дверь донесся к нам наверх. Курт вежливо открыл, в то время как мы ждали наверху на лестнице, и воинская часть, всё ещё разодетая как растения, ведомая офицером, вошла в нижний зал. Они прошли мимо Курта, а также мимо нас.
Несколько секунд – и дом нам больше не принадлежал.
Мы прошли с ними по комнатам, открывали двери, отвечали на вопросы и объясняли расположение комнат и всю топографию дворца. Вскоре мы были с ними почти на
