старая еврейка. Женя протянула ей свой аттестат, написанный на немецком языке готическим шрифтом. Меценат посмотрела в него, как в афишу коза, помотала головой, подобно лошади на привязи, написала какую-то записку, сказала, куда пойти. Не помню, почему Женя туда не пошла. Мы решили, что она поищет себе другой работы вне косметических салонов, а косметикой будет заниматься частным образом, подпольно на дому у заказчиков. Моя мать бралась обеспечить клиентуру. Трудовой дуэт матери с Женей меня умилял. Мать скрадывала отвисшие животы, сиськи и задницы, Женя пропитывала какими-то снадобьями толстые морды. Я мог бы позволить себе покупать папиросы «Беломор» по коммерческим ценам, но мне этого делать не пришлось. Я служил в армии и получал курево бесплатно.
В посещении знакомых, в хождении по городу незаметно пролетели два месяца. Яша и я зашли в кафе «Мороженое» на улице Горького. Съели по порции очень вкусного пломбира и выложили рублей 80. Не помню зачем, но мы с ним отправились на какой-то рынок, где торговали вещами. Боже мой! Что здесь делалось! Люди терлись друг о друга, как на тираспольской танцплощадке. Купить и продать можно было что угодно. Нужны были только деньги, много денег. Страшно выглядели инвалиды – люди без ног или рук, на костылях, на колясочках, с перевязанными тряпицами лицами. Я остановился у какого-то склада, меня толкнул (нарочно или случайно – не знаю) какой-то обросший грязный мужик в солдатской шинели. Я спокойно сказал: «Осторожнее, осторожнее!» Совершенно неожиданно человек оскалился как собака, и, щуря глаза, злобно сказал: «Молчи, сволочь. Думаешь, старший лейтенант – так можешь орать? Это тебе не фронт». Я обозлился, хотел взять грубияна за грудки, но он вырвался и ушел. А вообще в послевоенной Москве на первых порах было тревожно. Много шныряло хулиганья, вооруженных людей. Поздно вечером на темных улицах могли ограбить, убить, раздеть.
Кончился мой отпуск. 5 декабря 1945 года я простился с матерью и Женей и поехал в Тирасполь. Добрался благополучно. Явился к полковнику Сваричевскому, складывавшему печь в своем новом доме, напоминавшем хоромы девушки Чарли Чаплина из фильма «Новые времена». Я приветствовал «фюрера» от порога. Тот крикнул: «Осторожно! Не свали дверь!» Посмотрев на меня, он присвистнул: «Ого, похудел ты, парень! На гражданке-то, видно, не жирно кормят!»
С полковником Сваричевским состоялся обстоятельный разговор. Я сказал ему, что хочу вернуться в Университет, т. к. военная карьера меня, в конце концов, не увлекает. «Фюрер» стал думать, как обойти приказ, запрещающий демобилизацию переводчиков, и сменить характеристику, рекомендующую сохранить меня в кадрах. Выход нашли. Оказалась вакантной должность помощника начальника первого Отделения Разведотдела, возглавляемого майором Чернышенко. С этой должности только что демобилизовался капитан Мельничук. Быстро составили рапорт, и в том же декабре 1945 года приказом командующего я был переведен на новую должность с окладом 1400 рублей в месяц. Разумеется, на новой должности я, прежде всего, стал работать. Особых трудностей это для меня не составляло: дело я знал. Майор Чернышенко – мой новый прямой начальник – относился ко мне отлично. Мы справлялись со своими задачами во время штабных учений, составляли нужную документацию и т. д. Я продолжал дежурить по штабу и в приемной у командарма. Выпадали мне и менее сложные поручения. Однажды штаб округа проводил учения. Для участия в них в Одессу отправился начальник штаба Армии генерал Шарапов. В Тирасполе он забыл валенки. Именно их доставку и возложило командование на меня. Но нельзя же было, чтобы старший лейтенант нес в руках валенки. Поэтому меня сопровождал боец из роты охраны, который и тащил эту генеральскую принадлежность. Ночью мы прорвались в поезд, проносившийся мимо Тирасполя, и холодным солнечным утром прибыли в Одессу, отыскали генерала Шарапова, передали его адъютанту драгоценный груз и получили разрешение возвращаться домой. Поезд в Тирасполь отходил ночью. На улице мерзнуть не хотелось, да и не спали мы целую ночь из-за генеральских валенок. Адъютант Шарапова назвал гостиницу, где мы могли бы остановиться. Оказалось, что это роскошная гостиница на одной из центральных улиц. Нам отвели номер, устланный коврами и убранный, как будуар чужой жены. Но весь ужас заключался в том, что гостиница не отапливалась, в роскошных комнатах было холоднее, чем на одесском декабрьском морозе. Не снимая шинелей, мы легли на широкие постели, заслуживающие лучшего общества и лучшего применения, не говоря уже о том, что они дышали ароматом ажурных туалетов дорогих куртизанок. Заснуть мы не могли. Дело было не в туманных грезах любви, навеваемых образами Буше. Мы просто хотели есть. Но в Одессе выдерживался стиль. Поэтому мы вынуждены были спуститься на первый этаж и зайти в коммерческий гастроном. Здесь я выложил рублей 250 и приобрел буханку высокосортного ржаного хлеба и 200 грамм роскошной семги. Устриц брать не стали. Семгу и хлеб мы слопали тут же на подоконнике гастронома и даже не захотели пить. Солдатик и я вышли на улицу с чувством коней, получивших пирожное на двоих. Ночью пробились в вагон и заняли по багажной полке. Когда я лез на нее, меня схватил за каблук какой-то майор. Он потребовал было себе места, но я стряхнул его с сапога. В полутемном вагоне все как-то разместились. Я осмотрелся вокруг. Рядом с моей полкой, отделенная от нее невысокой загородкой, разместилась какая-то девушка – связистка, с которой я тут же познакомился, чем и скрасил скучное путешествие до Тирасполя. Нет, я не видел ее лица, но оно безусловно было прекрасным, как всякое лицо радующейся женщины.
Между тем приближался новый 1946 год. Офицеры штаба 40 армии скинулись по сотне и через хозяйственную часть устроили бурную его встречу. В помещении большой офицерской столовой собрались все, в том числе и командующий генерал Жмаченко. Произносили тосты, смотрели выступление армейского ансамбля, пили водку. Я сидел рядом с полковником Сваричевским, и мы праздновали первый мирный Новый год, как самые близкие друзья. К этому времени многие офицеры побывали в отпусках, вернулись в Тирасполь с женами. Я никогда не видел такого множества женщин, собравшихся вместе. Смотрел на них при ярком свете электрических ламп и совершенно явственно узнавал птиц и зверей. Попугаи, воробьи, куры, лисы, кошки, мартышки – кого тут только не было?! Старший лейтенант из контрразведки Лева Мархасев – человечек маленького роста с большой головой – познакомил меня со своей, только что приобретенной, женой. Женился Лева монументально. Его жена выглядела величественно и чугунно, как Царь-колокол. Я поздравил Леву Мархасева и его супругу, пожелал им удачи. Про себя подумал: «Лева здорово расшибется,
