комнате, где не было света, целовались так, что я до сих пор не могу понять, почему не погиб в огне пожара деревянный дом, где совершалась эта азартная игра.
В ходе поцелуйных мистерий я принял участие в важном политическом событии – выборах в Верховный Совет СССР. 9 февраля 1946 года выступил перед избирателями И. В. Сталин. Речь его транслировалась по радио, и мы ее слушали в помещении штаба. Речи Сталина по радио я слышал и до войны. Во время войны показывали полнометражный фильм – одно из выступлений Сталина в годовщину Октября. Его спокойная неторопливая речь прерывалась документальными кадрами о войне, и вся картина производила сильное впечатление, теперь он подвел итоги войны. Сравнил состояние российский экономики 1913 года с тем, что было достигнуто в 1940 году. Картина получилась впечатляющая. Война в речи перед избирателями изображалась сплошным нашим триумфом. Будто и не было 1941–1942 гг. Он говорил: «После блестящих побед Красной Армии под Москвой и Сталинградом, под Курском и Белгородом, под Киевом и Кировоградом, под Минском и Таллином, под Яссами и Львовом, на Висле и Немане, на Дунае и Одере, под Веной и Берлином – после всего этого нельзя не признать, что Красная Армия является первоклассной армией, у которой можно было бы поучиться многому». Слушатели бешено аплодировали. Обнадеживали и планы на будущее. Сталин объявил об отмене карточной системы в ближайшее время, сказал о расширении производства товаров широкого потребления, о поднятии жизненного уровня путем снижения цен. (Все это было выполнено. Отменили карточки, каждый год в марте снижали цены. В Москве можно было жить, но уже в дачных районах не было почти ничего съестного. Так что цены можно было отменять вовсе. О приближении снижения цен мне обычно сообщал мой приятель Игорь Закалинский. На заводе, где он работал токарем, заблаговременно снижали расценки на производимую продукцию.) Потом были названы грандиозные цифры выплавки чугуна, стали, производства нефти и т. д. Мы очень обрадовались, т. к. с детства были воспитаны на мысли, что главное в человеческой жизни именно сталь, чугун, нефть, каменный уголь. Конец речи генералиссимуса потонул в воплях «Да здравствует великий Сталин! Ура! Великому вождю народов ура! Слава великому Сталину! Да здравствует товарищ Сталин всенародный кандидат! Творцу всех наших побед, товарищу Сталину – слава!» Разумеется, все это безумие мы воспринимали, как нечто само собой разумеющееся. Будь мы среди избирателей в Москве, мы бы тоже выли. Так уж нас приучили, такой был стиль, чтобы не ошибиться в политике.
Через несколько дней произошли выборы. Я в этом деле участвовал впервые. Я проголосовал всеобще, прямо и тайно. (При слове «голосование» я всегда вспоминал анекдот, рассказанный мне Браверманом в ночь на 7 ноября 1942 года: Запретили аборты и спросили женщин, как они относятся к презервативам. Женщины решили «голосовать». Браверман смолк и ждал моей реакции. Я смотрел на него и недоумевал. Браверман воскликнул: «Кац, ты дурак! Женщины постановили “голо совать”!» Тогда я засмеялся, но майор очень огорчился от моей несообразительности.)
Так вот, проголосовав, я отправился в поцелуйный храм. По дороге встретил его верховного жреца – отца семейства. Он спросил: «Ну, как, проголосовал?» Вспомнив Бравермана, я хотел сказать «нет», но передумал и ответил «да!» «Ну как? Понравились выборы?» – продолжал спрашивать верховный жрец, я сказал, что понравились. Ведь я голосовал за генерала Жмаченко. Верховный жрец не успокаивался: «Ну, для тебя он генерал Жмаченко, а для меня – кот в мешке!» Никогда я не думал, что командарма можно назвать котом в мешке и потому довольно запальчиво ответил: «Взяли бы да и вычеркнули! Ведь голосование тайное!» Верховный жрец замер от изумления и шепотом закричал: «Поц! Разве ты не видел, что все кабины обиты прозрачной материей, и есть люди, которые за ними смотрят». По совести говоря, я этого не заметил. Но жрец продолжал: «Черт с ним! Я мог бы, в конце концов, вычеркнуть! Но кого ты предлагаешь мне вписать? Нашу бабку, которая только и делает, что читает Талмуд! Я вижу, ты здорово подкован политически! Иди, верти бутылку!» И мы разошлись.
15 марта 1946 года меня демобилизовали, как не имеющего достаточного образования для выполнения высокой должности помощника начальника Первого Отделения РО штаба Армии. Я пошел в отдел кадров, получил документы, 7000 рублей (зарплата и единовременное пособие), сдал пистолет. Выйдя на улицу, я вдруг испытал совершенно странное чувство: я остался без пистолета. Как просто все случилось! Снял ремень, отстегнул кобуру и положил ее на стол. И вот я иду и не чувствую сбоку легкой тяжести. Я к ней так привык, что не замечал, а теперь вот нет ее, и чего-то не хватает. Обычно я стоял, положив руку на кобуру. Так было удобно. А теперь и руку девать некуда, и еще: а если кто-нибудь пристанет! А если несколько? И я почувствовал себя совершенно беспомощным… без пистолета… Никогда не думал, что так привык к этой штуке. Я пришел домой, сел на свою железную постель. Вспомнил, что у меня на сапогах шпоры. Ну зачем они мне теперь? Я расстегнул ремешки, завернул шпоры в газету, отнес их майору Чернышенко. Оставался еще короткий нож. Его я оставил, чтобы открывать консервы.
Теперь предстояло организовать прощание. Я намеревался устроить два вечера: один для всех товарищей, другой для девочек, с которыми целовался. Мой друг парикмахер, взяв с меня 40 рублей за бритье с одеколоном, посоветовал быть экономным. Он сказал: «Я понимаю ваше желание проститься с товарищами, но зачем вам эти девочки? Ну что? Вы потратите лишнюю тысячу, а она у вас лишняя? Нет, я советую вам обойтись одним прощальным ужином». Я подумал и согласился.
И вечер наступил. Пришли полковник Сваричевский, майор Чернышенко и некоторые другие. Еды было мало, но водки хозяйка моего жилья запасла… Сидели, не думали, что кончился большой отрезок жизни, пили за мое здоровье, желали удачи, не было грустных слов, тяжести расставания. Все проходило как-то буднично. Поздно ночью я шел с «фюрером» по темным и грязным тираспольским улицам. Он говорил: «Кац, я приеду в Москву, и мы опять увидимся». Я ответил: «Товарищ полковник, всегда буду рад вам». Нет, я не мог говорить того, что следовало сказать ему, да он и не стал бы выслушивать слишком прочувствованной речи. Тяжелые годы прошли мы рядом, жили друг около друга, нам бывало грустно и весело, трудно сверх меры и не очень трудно. Мы рассказывали друг другу о том, что случалось на войне и про женщин, чаще про женщин.
